брови, вскинутые изящными мужественными тенями, Сунсукэ почувствовал легкую дрожь. «Действительно странная ночь, – думал он. – Я должен быть осторожен и не давить на него. Он слишком обеспокоен здоровьем матери. Ничего. Мальчик приближается к моему образу мыслей».
Они едва успели к отходу десятичасового парома. Каюты первого класса были заняты, поэтому им дали два места в каюте второго класса в японском стиле на восемь человек. Когда Сунсукэ сообщили об этом, он слегка подтолкнул локтем Юити и сказал:
– Определенно, сегодня ночью ты хорошо выспишься.
Как только молодые люди вступили на борт, подняли трап. На краю пирса несколько мужчин, одетых только в исподнее, держали над головами шахтерские лампы и отпускали неприличные реплики в адрес какой-то женщины на палубе. Та отвечала им сильным пронзительным голосом.
Ясуко и Юити были смущены подобным обменом любезностями. С застывшими улыбками они ждали, когда же паром окажется на порядочном расстоянии от Сунсукэ. Молчаливое водное пространство между паромом и пирсом равномерно поблескивающее, словно масло, медленно увеличивалось. Затем оно стало расти, постепенно и безмолвно, как живое существо.
Правое колено писателя слегка заныло от прохладного ночного воздуха. Боль от приступов невралгии давала ему единственное острое ощущение на протяжении многих месяцев и дней. Тогда он ненавидел эти месяцы и дни. Теперь он их вовсе не ненавидел. Непредсказуемая боль в правом колене становилась для него временами тайным возмездием за страсть. Сунсукэ послал слугу с фонарем вперед и медленно вернулся в гостиницу.
Неделю спустя, сразу после возвращения в Токио, Сунсукэ получил от Юити телеграмму с согласием на сделку.
Глава 3.
Дата свадьбы была назначена между двадцатым и тридцатым сентября. За несколько дней до церемонии Юити пришла в голову мысль, что, как только он женится, у него не будет возможности поесть в одиночестве. Он почти никогда не ел в одиночестве и под полуосознанным предлогом сделать это вышел на улицу. На втором этаже европейского ресторана Юити заказал ужин. Определенно, подобную роскошь мог себе позволить богатый человек с состоянием в пятьсот тысяч иен.
Пять часов – довольно раннее время для ужина. Местечко было тихое, официанты двигались словно во сне.
Взгляд Юити упал на улицу, суетливую в томительной полуденной жаре. Половина улицы была чрезвычайно яркой. Через дорогу, под тентами магазинчиков, торгующих европейскими товарами, Юити заметил солнечные лучи, простирающиеся к тыльной стороне магазинных витрин. Подобно рукам магазинного вора, лучи медленно тянулись к полке, на которой, казалось, отдыхали нефритовые фигурки. Пока Юити ожидал заказанную еду, время от времени один из предметов на полке, мерцающих в безмолвии, притягивал его взгляд. Одинокий юноша испытывал жажду и постоянно пил воду. Он чувствовал себя неловко.
Юити не знал общеизвестной истины, что множество мужчин, которые любят только мужчин, женятся и становятся отцами. Он не знал истины, что, хотя и не безвозмездно, они используют свои особенные качества в интересах упрочения собственного брака. Пресытившись льющейся через край женской щедростью в лице единственной жены, им не составляет большого труда положить глаз на другую женщину. Мужчин подобного сорта немало среди самых преданных в мире мужей. Если у них появляются дети, они становятся им скорее матерью, чем отцом. Женщины, познавшие боль брака с волокитами, находят благоразумным на случай повторного замужества подыскивать именно таких мужчин. Их семейная жизнь представляет собой своего рода счастливую, мирную, без излишних волнений, короче говоря, основательно пугающую самопрофанацию. Мужья такого сорта находят себе оправдание в том, что со всеми мелочами человеческой жизни они справляются с презрительной усмешкой, которая провозглашает их полную уверенность в собственных силах. Для их жен более жестоких мужей не существует, даже в их воображении.
Для того чтобы постичь такие тонкости, требуется время и жизненный опыт. Для того чтобы вести подобную жизнь, необходима некоторая дисциплина. Юити было двадцать два года. И не только это. Его крайне невменяемый покровитель был снедаем взглядами, недостойными его возраста. Юити, по крайней мере, лишился трагического ощущения собственной вины, придававшей отвагу его внешности. Его не слишком заботило, что случится потом.
Ему казалось, что еду не подают слишком долго, и он от нечего делать принялся рассматривать стены. Предаваясь этому занятию, Юити почувствовал на себе чей-то взгляд. Когда он повернулся, чтобы перехватить этот взгляд, замерший, словно бабочка, на его щеке, взгляд упорхнул.
В углу стоял красивый, стройный молодой официант лет девятнадцати или двадцати. У него на груди были два изгибающихся ряда пуговиц по последней моде. Было нечто искусственное в том, как он стоял. Поза свидетельствовала, что официантом он работает недавно. Его черные как смоль волосы блестели. Томная грация рук и ног хорошо сочеталась с невинностью мелких черт лица. Губы у него были кукольными. Линия бедер показывала, что его ноги обладают обтекаемой мальчишеской чистотой. Юити почувствовал безошибочное волнующее желание.
Кто-то позвал официанта, и мальчик ушёл.
Юити закурил сигарету. Как в десяти или двадцати случаях, что он уже испытал, сейчас Юити также ожидал, что его желание исчезнет без следа. Немного пепла упало на блестящие ножи на столе. Юити сдул его, и несколько хлопьев пепла осели на розе в вазочке-бутоньерке.
Юноша, которого он приметил, принес суп в серебряной супнице. Когда официант снял крышку и держал супницу над его глубокой чашкой, Юити отодвинулся от облачка пара, устремившегося вверх. Он поднял голову и посмотрел мальчику прямо в лицо. Оно находилось очень близко. Юити улыбнулся. Мальчик обнажил белые острые зубы, мгновенно отвечая на его улыбку. Потом он ушёл. Юити склонился к наполненной до краев чашке с супом, стоящей перед ним.
Этот краткий эпизод, по-видимому, полный смысла или, возможно, лишенный какого бы то ни было смысла, живо запечатлелся в его памяти.
Свадебная церемония проводилась в пристройке Токийского кайкана [20]. Жених и невеста, как того требовал обычай, сидели вместе перед позолоченной ширмой. Сунсукэ сидел с ними в роли накодо [21]. Он присутствовал в качестве знаменитого и почетного гостя.
Старик курил в холле, когда к нему присоединилась пара, одетая, как и все остальные, в церемониальные кимоно и утренние наряды. Женщина выделялась хладнокровным красивым лицом и манерой держать себя с достоинством. Её серьезные ясные глаза равнодушно наблюдали за происходящим вокруг.
Она была женой бывшего князя, который сообща с ней выманил у Сунсукэ триста тысяч иен путем шантажа. Для того, кому было известно об этом, притворная отчужденность её взгляда говорила о поиске еще одной жертвы.
Её решительный супруг стоял подле неё, обеими руками сжимая пару белых лайковых перчаток. Его взглядам не хватало спокойной уверенности волокиты. Муж и жена имели вид исследователей, сброшенных с парашюта в неизученной местности. Такая абсурдная смесь гордости и страха редко встречается среди довоенной знати.
Бывший князь Кабураги увидел Сунсукэ и по-европейски протянул ему руку. Другой рукой он теребил одну из пуговиц своего костюма. Слегка наклонив голову, он с широкой улыбкой произнес: «Го кигёи ё! Здравствуйте!» Со времени учреждения налога на имущество снобы незаконно присвоили себе такое приветствие, в то время как средний класс по какой-то глупой склонности избегал его полностью. Так как
