одиночеству. Её красивый сын, несмотря на свой возраст, отменное здоровье и крепкое телосложение, предпочитал проводить лето скорее в Камикоти или в местах, где он встречал как можно меньше знакомых.
Даже в разгар войны семья Минами не спешила эвакуироваться. Главу семейства ничто не заботило. Летом 1944 года, за несколько месяцев до того, как начались воздушные налеты, отец Юити умер в своем токийском доме от кровоизлияния в мозг. Его решительная вдова отказывалась принять настойчивые советы окружающих и настояла на своем, оставшись в токийском доме, охраняя прах мужа. Когда война закончилась, дом остался целым и невредимым.
Если бы у них был летний домик, они могли бы продать его за высокую цену. Имущество отца Юити, кроме этого дома, составляло в 1944 году два миллиона иен в сбережениях, ценных бумагах и движимом имуществе. Вдова была только расстроена, что ей придется продать свои дорогие ювелирные украшения торговцу подержанными вещами за бесценок, чтобы справиться с критическим положением. Тем не менее ей удалось получить помощь от бывшего подчиненного её мужа, человека, который знал, как поступать в подобных случаях. Он сумел снизить до минимума налог на имущество, а затем умело провел переговоры по поводу ценных бумаг и накопительных счетов. Когда экономика стабилизировалась, у них все еще оставались на счете сбережения в размере семисот тысяч иен. Когда добрый советчик покинул этот мир от такой же болезни, что и отец Юити, его мать бездумно перепоручила ведение счетов за хозяйственные расходы старой служанке, которая в силу своей некомпетентности ускорила финансовый кризис в семье.
По этим причинам семейство Минами не имело возможности выезжать на летний отдых после войны. Приглашение от семьи Ясуко, которая владела летним домом в Каруидзаве, провести лето там обрадовало мать Юити, но страх покинуть Токио и своего лечащего врача даже на день сдерживал её радость. Она сказала молодой паре:
– Почему бы вам не взять малышку и не поехать? Однако это предложение было сделано таким тоном, что Ясуко деликатно заявила, что ей не пристало оставлять свою больную свекровь в одиночестве. Именно такого ответа и ждала свекровь, что очень обрадовало старую даму.
Когда приходили гости, Ясуко встречала их веерами, холодными полотенцами и охлажденными напитками. Свекровь всячески расхваливала дочернюю преданность своей невестки, что заставляло Ясуко краснеть. Ясуко опасалась, что гости могут счесть такое поведение простым проявлением эгоизма со стороны её свекрови. Ясуко выдумывала нелогичные объяснения, что она пытается на самом деле приучить новорожденную к жаркому токийскому лету. Кэйко потела, и у неё выступала потница, поэтому её все время посыпали детской присыпкой, отчего она была похожа на леденец, обсыпанный сахарной пудрой.
Свободный и независимый дух Юити противился покровительству новых родственников и возражал против того, чтобы принять предложение выехать на летний отдых. Ясуко, вышколенная в тонком искусстве пристойного поведения, скрывала чувства мужа за дочерней почтительностью к свекрови.
Семья проводила летние дни мирно, присутствие Кэйко заставляло их забывать о жаре. Однако она до сих пор не умела улыбаться, и выражение её лица мало о чем говорило. Она начала проявлять интерес к вращающимся предметам, к трескотне своей ветряной мельницы приблизительно в то время, когда её в первый раз носили в храм. Среди её подарков была также музыкальная шкатулка, которая оказалась очень кстати.
Музыкальная шкатулка голландского производства представляла собой модель старинного фермерского дома с палисадником, полным цветущих тюльпанов. Когда открываешь входную дверь, выходит женщина в национальном костюме, в белом передничке, держащая садовую лейку, и останавливается в дверном проеме. Таким образом, пока дверь открыта, музыкальная шкатулка играет. Мелодия осталась голландской народной песней.
Ясуко нравилось заводить музыкальную шкатулку для Кэйко в приятной прохладе второго этажа. Летними днями Юити, усталый от нескончаемых домашних заданий, присоединялся к играм жены и дочери.
– Она понимает, верно? Смотри, она слушает! – говорила Ясуко.
Юити изучающе смотрел на выражение лица малышки. «У этого младенца есть только внутренний мир, – думал он. – Для неё внешний мир вряд ли существует. Для неё внешний мир сосредоточен в соске матери, который она держит во рту, когда её желудок пуст в смутной смене света между ночью и днем, в красивых движениях ветряной мельницы или в мягкой монотонности её погремушки и музыкальной шкатулки, ничего более. Однако когда дело доходит до её внутреннего мира, только держись! В ней сочетаются инстинкты, прошлое и наследственность первой женщины, и позднее ей нужно будет лишь раскрыть их, как распускается цветок в каком-нибудь водоеме. Остается единственная задача – заставить этот цветок расцвести. Я выращу её самой женственной из женщин, красавицей из красавиц».
Научный метод воспитания детей с фиксированными часами кормления теперь выходил из моды, поэтому, когда Кэйко начинала капризничать и плакать, Ясуко сразу давала ей грудь. Её груди в разрезе легкого летнего платья были очень красивы. Синяя линия вен отчетливо выделялась на фоне нежной белой кожи. Обнаженные, они всегда были покрыты капельками пота, подобно фрукту, зреющему в теплице. Прежде чем промыть соски марлей, смоченной в растворе борной кислоты, Ясуко всегда приходилось вытирать пот полотенцем. Еще до того, как губки ребенка могли дотянуться до сосков, молоко уже капало из грудей. Они всегда болели от обилия молока.
Юити смотрел на эти груди. Он смотрел на летние облака, плывущие за окном. Цикады стрекотали непрестанно, так что временами привыкший слух забывал о шуме. Когда кормление Кэйко подходило к концу, она засыпала под своей москитной сеткой. Юити и Ясуко смотрели друг на друга и улыбались.
Неожиданно Юити посетило нарушившее гармонию ощущение. Разве не это мы называем счастьем? Или то, чего ты опасался, миновало, и свершенное теперь перед твоими глазами и есть нечто большее, чем беспомощное облегчение. Юити испытал шок и сидел словно оглушенный. Он был поражен тем, что все конечные результаты перед его глазами, а он и не догадывался об этом.
Несколько дней спустя здоровье его матери внезапно ухудшилось. В довершение всего она, обычно посылающая за доктором при малейшем недомогании, теперь упрямо отказывалась от медицинской помощи. То, что эта разговорчивая вдова может провести целый день не открывая рта, согласитесь, было странно. Тем вечером Юити ужинал дома. Когда он увидел, в каком состоянии находится мать, обратил внимание на почти полное отсутствие аппетита, он отложил свой уход.
– Почему ты никуда не идешь сегодня вечером? – с наигранной живостью спросила она сына, который, казалось, застрял дома навечно. – Не волнуйся обо мне. Я не больна. Мне лучше известно о моем состоянии. Если я почувствую себя плохо, сама вызову врача. Я не боюсь, что побеспокою кого-то.
Юити, однако, не делал попыток уйти из дому, поэтому на следующее утро проницательная женщина сменила тактику. С самого утра она пребывала в приподнятом настроении.
Предыдущую ночь вдова почти не спала, но состояние возбуждения, вызванное недосыпанием и тем, что её мозг переваривал всю ночь напролет, сослужило хорошую службу ей и тому, что она задумала сделать. После ужина Юити, ничуть не обеспокоенный, ушёл из дому.
– Вызови мне такси, пожалуйста, – попросила она Киё. – Я скажу, куда ехать, когда сяду в машину.
Киё начала было собираться, чтобы поехать вместе с ней, но старая дама остановила её, сказав:
– Мне никто не нужен. Я поеду одна.
– Но, госпожа. – Киё была очень удивлена. С тех пор как мать Юити заболела, она почти никогда не выходила из дому одна.
– Что в этом странного? Разве я не ездила недавно в больницу одна, когда рожала Ясуко? Тогда это не имело значения.
– Да, но тогда некого было оставить присматривать за домом. И разве вы не помните, что сами мне обещали, что никогда больше не поедите никуда в одиночестве?
Ясуко, слышавшая препирательства между хозяйкой и служанкой, вошла в комнату свекрови с обеспокоенным видом.
– Мама, я поеду с вами, если вы считаете, что Киё не нужно ехать.
– Все в порядке, Ясуко, не беспокойся, – сказала она ласковым прочувствованным голосом, словно
