Присяга
Обычно наш рабочий день длится десять — двенадцать часов. До обеда занятия, после обеда тоже занятия. Изучаем аэродинамику, навигацию, карты, тактику боя, бомбометание, матчасть самолета, вооружение самолета. Учимся много и напряженно. И все-таки мы находим время, чтобы читать Толстого и Бальзака и даже бегать «втихаря» на танцы или на свидания, рискуя получить наряд вне очереди. Предлоги разные: выпуск стенгазеты, самоподготовка, библиотека…
Но сегодня праздник. Занятий нет.
7 Ноября 1941 года. В этот день мы принимаем воинскую присягу.
Подтянутые и серьезные, всем своим существом ощущая торжественность и важность события, мы стоим в строю не шевелясь. В комнату врывается утреннее солнце, и кажется, что сейчас не глубокая осень, а весна.
Всего лишь месяц прошел с тех пор, как мы надели военную форму, а как ладно сидят на девушках гимнастерки и брюки-галифе. Как белоснежно выделяются узкие полоски подворотничков. И даже грубые кирзовые сапоги приобрели блеск. Сверкают на солнце начищенные пуговицы и большие медные пряжки, отбрасывая на пол пятнышки отраженного света.
Каждая из нас по очереди выходит и, взяв со стола листок с текстом присяги, читает. Можно не смотреть в текст: слова присяги навсегда врезались в память. И все же по-новому осмысливаешь знакомые фразы, когда произносишь их здесь, перед всеми.
Я читаю, и листок в моих руках дрожит. Странно слушать свой голос: как будто не ты, а кто-то другой произносит слова…
Кругом цветы. На окнах, на столе, на полу. Белые хризантемы. Настроение необычное. В этот момент по-настоящему понимаешь, на что идешь. Мы даем клятву народу. Теперь мы настоящие солдаты.
Чрезвычайное происшествие
— Подъем!
Дежурный включает свет. Я открываю один глаз, второй, потом зажмуриваю оба и поворачиваюсь к стенке. Можно поспать еще минутку.
Рано — половина шестого. Вставать не хочется. Но распорядок дня у нас жесткий, впереди двенадцать часов занятий.
— Подъем!
Почему это человек, обыкновенный, нормальный человек, меняется, стоит ему только стать дежурным? Вот придет моя очередь… Придет моя очередь — и я тоже с отрешенным видом буду выкрикивать металлическим голосом: «Подъем!», «На зарядку!» Нет, видимо, тут ничего не изменить.
Девушки уже встали.
Я быстро вскакиваю, натягиваю брюки, сапоги и вместе с другими выбегаю на улицу.
Только начинает светать. Поскрипывает сухой снег под ногами.
— Станови-ись! — командует Надя, наш физорг.
Делаем пробежку, чтобы согреться. Все без гимнастерок, в нижних мужских рубахах.
Надя впереди. Она пружинисто бежит, потряхивая светлыми, почти белыми волосами. Потом останавливается, выходит вперед и, не давая никому отдышаться, сразу приступает к упражнениям.
Зарядка здорово освежает. Любители обтираться снегом трут докрасна лица, руки. Бодрые, мы вбегаем в помещение.
Есть у нас и другого рода зарядка — навигационная. Это у штурманов. Каждое утро, вынув навигационные линейки, в течение десяти минут мы решаем задачи. Соревнуемся, кто быстрее.
Почти всегда первой оказывается Катя Рябова, студентка МГУ. Она быстро передвигает движок линейки. Кате нравится такая зарядка, и она от души радуется, когда выходит победительницей. Никто не успевает за ней угнаться, разве только Надя Комогорцева, наш физорг. Она тоже с мехмата.
Сидят они, поджав ноги, рядышком на втором этаже железных коек. Темная, смуглая Катя и светлая, голубоглазая Надя. Решают наперегонки, спешат, смеются. Но когда они, случается, замешкаются, их соседка Руфа Гашева как бы невзначай, спокойно сообщает:
— А я решила…
Тогда Надя удивленно вскидывает белые брови.
— Когда же ты успела?
У Нади удивительно веселые глаза. Они смеются всегда, даже когда она сердится.
От общежития до столовой идти довольно далеко. Идем строем, с песней. В столовой всегда полно народу — весь авиагородок питается здесь: и те, кто длительно базируется на аэродроме, и экипажи, прилетающие на короткое время. Тут можно познакомиться, неожиданно встретить старых друзей, узнать новости и просто поболтать, ожидая очереди.
До столовой и обратно нас неизменно сопровождает Дружок, славный пятнистый пес, дворняга. Он носится сбоку вдоль строя; то роет снег носом, то ложится на снег животом и тут же вскакивает, с визгом бросаясь вперед. К Наде Дружок особенно расположен. Когда мы строимся в колонну, Надя становится так, чтобы оказаться крайней, тогда можно незаметно поиграть с Дружком, дать ему кусочек сахару или корку хлеба. Пес бежит рядом с Надей, время от времени поглядывая на нее и стараясь ткнуться мордой в ее руку.
Утром перед завтраком голод чувствуется особенно остро. И мы стараемся петь как можно громче:
Возле кухни мы дружно задираем носы, с шумом втягивая воздух: пахнет вкусно. Дружок усиленно виляет хвостом и тоже принюхивается. Потом останавливается и лает: пришли.
Каждый раз запах из кухни кажется особенным и многообещающим. Но, как всегда, нас ждет разочарование — все та же пшенная каша.
Поход в столовую и обратно мы совершаем три раза в день. Орем песни, стучим сапогами. И обычно ничего интересного в пути не случается.
Но однажды произошло ЧП. Когда мы возвращались после ужина, было темно. Может быть, никто ничего и не заметил бы, если б не Дружок. Обнаружив, что Нади в общем строю нет, он заволновался и стал ее искать, а как только увидел, сразу громко залаял, выражая радость и в то же время удивление. Потому что никогда еще Надя не ходила отдельно от строя. А теперь шла она по тротуару, где было совсем темно. Шла вместе с Руфой и какими-то двумя мужчинами. Может быть, Дружок и встречал где-нибудь в городке этих летчиков, тем не менее он решил залаять еще громче и ожесточеннее. Так, на всякий случай. То ли он хотел выразить свое неудовольствие и одновременно попугать «чужих», то ли хотел показать Наде, что он тут, рядом, и она может на него всегда рассчитывать…
Лай его привлек всеобщее внимание, потому что Дружок старался изо всех сил. Если бы он мог знать, какие это имело последствия! Когда их заметили, Надя и Руфа не стали в строй, а продолжали идти вместе с летчиками до самого общежития.
Потом их «прорабатывали». Свои же университетские подруги. Надя и Руфа сидели молча,
