нравилось исполнять «Карнавал животных», хотя мой профессор метал громы и молнии, говорил, что Сен- Санс – образец примитивной иллюстративности… Он ошибался. Ведь любая музыка что-то изображает! Например, Дебюсси живописует разогретое солнцем море, Дворжак – размах и силу Америки, а Шопен – состояния души человеческой… Дать еще курочки?
– Да, пожалуйста.
Мок взглянул на ее изящные пальцы, положил голову ей на плечо и пододвинулся поближе. В глазах у Эрики переливалось солнечными бликами море.
Голос ее, о чем-то настойчиво спрашивавший, вывел Мока из полудремы.
– Правда, ты согласен? Правда? – радостно шептала она. – Так давай же! Скажи мне дату своего рождения! И точное время!
– Зачем тебе? – Мок протер глаза и посмотрел на часы. Он спал не больше четверти часа.
– Но ты же кивал, соглашался со всем, что я тебе говорила, – разочарованно протянула Эрика. – А ты просто спал, и тебе не было дела до бабьей болтовни…
– Хорошо, хорошо… – Мок закурил. – Я могу сообщить тебе точную дату моего рождения… Почему бы и нет? Восемнадцатое сентября тысяча восемьсот восемьдесят третьего. Примерно в двенадцать дня…
– Так у тебя послезавтра день рождения! Я должна сделать тебе подарок… – Эрика записала число на мокром песке. – А место рождения?
– Вальденбург, Силезия. Хочешь составить мне гороскоп?
– Не я, – Эрика положила голову ему на колени, – моя сестра… Она астролог. Я же тебе рассказывала…
– Ну-ну, – хмыкнул он.
– Чем я заслужила твою доброту? – Эрика смотрела ему не в глаза, а куда-то ниже. На нос? На губы? – Уже целую неделю ты не называешь меня «девкой»… Обращаешься ко мне по имени… Выслушиваешь мои рассказы о детстве, хотя они тебе неинтересны… С чего бы это?
Несколько долгих секунд Мок боролся с самим собой. Размышлял над ответом. Обдумывал все его последствия.
– Просто ветер перестал завывать, – схитрил он наконец. – Я подобрел. Безумие миновало.
Я не мог провести в жизнь свой план, надо было получить одобрение Большого Собрания. Как сообщил мне несколько дней назад в своем письме Мастер, когда пробуждаешь эриний, дальнейшие жертвоприношения могут быть опасны. У Мастера имелись также замечания иного рода, и он велел созвать заседание Совета. Оно состоялось сегодня ночью, у меня. Мастер совершенно справедливо обратил внимание на непоследовательность, заключавшуюся в определении понятия эриний. По моему плану эринии преобразуются в духовную энергию. Она изойдет из тела отца нашего заклятого врага, принесенного в качестве жертвы. Уверены ли мы, что все произойдет именно так? – задал вопрос Мастер. Откуда убежденность, что эринией не станет некая частица души заклятого врага или духовная сущность, независимая от нашего заклятого врага или от его отца? Некий демон, нами разбуженный? Им-то мы уже не сможем руководить. Это слишком опасно. Что же делать?
Завязалась дискуссия. Один из наших толковых братьев заметил, что в античных преданиях существовали три эринии. Одна из них – Мегера – была эринией ревности, а посему мы могли бы преобразить духовную энергию, полученную из тела отца нашего врага, в Мегеру или Тизифону с помощью формул Аугштайнера. Вторая эриния – это Тизифона, «мстящая за убийство», третья же, Алекто, – «неутомимая в мщении». Нам необходимо принести еще две жертвы (всего их будет три: отец нашего заклятого врага и еще двое), тех, кого он любит, они-то и станут Тизифоной и Алекто.
Все согласились с этим убедительным доводом. Когда три эринии настигнут самого главного нашего врага, он будет вынужден обратиться к оккультисту. Вне сомнения, наше влияние простирается на всех бреславльских оккультистов. Тогда-то мы и войдем в его мысли и заставим осознать свою ужасную вину. Это будет последний удар. Мы не можем сообщить ему напрямую, в чем заключается его вина, но он должен быть глубоко в ней уверен. Поэтому наш план, нацеленный на пробуждение в нем самосознания, представляется наилучшим из всех возможных. Остается вопрос двух эриний, Тизифоны и Алекто. Кто должен стать ими? Кого он любит кроме отца? Любит ли он вообще кого-нибудь? Любовь к проститутке, с которой он уехал, для него, познавшего все отвратительные тайны продажной души, маловероятна. Мы пришли к выводу о необходимости основательно изучить античные источники и назначили встречу через три дня для принятия окончательного решения.
Рюгенвальдермюнде, пятница, 26 сентября 1919 года, двенадцать дня
Мок с Эрикой сидели на веранде кафе на восточном берегу портового канала, молча глядя на волнующееся море. Мелкий дождь струился по стеклам. Оба были очень заняты: Эрика – кофе и яблочным штруделем, Мок – сигарой и бокалом коньяка. Затянувшееся молчание было предвестником хаоса, предтечей перемен, неумолимым знамением скорого расставания.
– Мы здесь уже больше двух недель, – начал Мок и замолчал.
– Я бы сказала, мы здесь почти три недели. – Эрика разглаживала салфетку на мраморной столешнице.
– Столько коньяка тебе в самый раз. – Мок покачал бокалом, наблюдая, как янтарная жидкость стекает по тонким наклонным стенкам. – А для меня это – один глоток. Выпил – и нету.
– Да. Этим мы отличаемся друг от друга. – Эрика закрыла глаза. Два ручейка поплыли к уголкам рта из-под длинных ресниц.
Мок уставился в залитое дождем окно, услыхал вой ветра над волнами. Ураган бушевал у него в груди и приносил слова, которых Мок не хотел произносить. Кроме них на террасе кафе сидела проститутка со сломанным зонтиком (старая знакомая), глядела в окно на дождь, бренчала ложечкой по чашке.
К столику, за которым сидели Эрика и Мок, подбежал служащий гостиницы.
– Заказное письмо для госпожи Эрики Мок. – Громко щелкнули каблуки.
Эрика отвлеклась на письмо, слуга получил пару монет. У Мока стало чуть легче на душе. Ножиком для фруктов девушка разрезала конверт и стала читать. Легкая улыбка появилась у нее на лице.
– Что там? – не выдержал Мок.
– Послушай. – Она положила письмо на столик и прижала непослушную бумажку пепельницей. – «Мужчина, рожденный восемнадцатого сентября тысяча восемьсот восемьдесят третьего года в Вальденбурге, представляет собой типичную зодиакальную Деву со всеми ее нереализованными мечтами и неосознанными желаниями. Какие-то недавние печальные переживания, возможно несчастная любовь, отразились на его психике». – Эрика с любопытством взглянула на Мока. – Скажи мне, Эберхард, что это была за несчастная любовь?… Ты никогда ничего про себя не рассказываешь. Не хочешь открывать душу пройдохе девке… Хотя бы сейчас, когда эти прекрасные три недели заканчиваются… Расскажи что-нибудь о себе…
– Никакой несчастной любви не было. – Мок неловким движением погладил Эрику по лицу, неуклюже смахнул большим пальцем слезы, появившиеся в уголках глаз. – Зато была война. Меня призвали в тысяча девятьсот шестнадцатом. Я воевал на Восточном фронте под Дюнабургом, был ранен во время отпуска в Кенигсберге – выпал из окна второго этажа. Пьян был и ничего не помню. Понимаешь? – Пальцы Мока будто прилипли к ее щекам. – Меня не зацепила русская шрапнель – я просто вывалился из окна. Курам на смех. Потом я вернулся под Дюнабург, там пришлось нелегко… Кто составлял гороскоп?
– Сестра прислала из Риги. Как, сходится?
– Такие общие выражения обязательно в чем-то совпадут с реальностью. Человек – существо непростое, порой со странными желаниями. Читай дальше!
– «В молодости кто-то доставил ему жестокое разочарование, лишил его иллюзий…» О чем ты мечтал в молодости, Эби?
– О карьере ученого. Я даже написал на латыни несколько крошечных работ. – В мыслях Мок возвратился к студенческим годам, когда они впятером проживали на протекавшем чердаке. – Но никаких разочарований у меня не было. Я довольно рано забросил учебу, стал работать в полиции – не вынес нищенского существования в маленькой комнатушке, где один из моих товарищей харкал кровью на свои переводы Теогниса из Мегары,[69] а второй мог разогреть над свечой, разрезать на маленькие кусочки и съесть покрытую пылью шкурку корейки, которую за пять недель до того
