Раскол русской Церкви в середине XVII в.

грамотнее, и не понимает, что он в этом заинтересован. То же и относительно его детей.

в) Вышеобсуждавшейся насыщенностью старообрядческого общества русскими рукописными (с большим разнообразием почерков, требующим большого опыта в чтении) и печатными богослужебными, четьими и певческими до-никоновскими, переписанными и перепечатанными книгами.

г) Вышеобсуждавшейся зажиточностью крестьян — старообрядцев. Русскому крестьянину-бедняку некогда было читать или, тем более, учиться читать, и он не мог позволить это ни одному члену своей семьи (кроме калек-инвалидов). Им было не до того. Зажиточный крестьянин мог найти время для чтения и учебы, а его тоже зажиточные, более грамотные соседи могли найти время помочь в этом (в высшей степени богоугодном и, в то же время, нужном, по мнению всех, без исключения, старообрядцев) деле ему или его детям; находилось и чем отблагодарить за эту помощь.

д) Отсутствием поблизости, как правило, богослужения по старым книгам и обрядам в церкви, и необходимостью, поэтому, много молиться и читать (по до-никоновским богослужебным книгам, или их спискам или перепечаткам) дома. Собрание нескольких семей в одном доме часто было опасно (донос), поэтому в почти каждой семье должен был быть хорошо умеющий читать человек (часто — женщина, или девица-инокиня), в каждой семье должно было быть несколько книг, книги должны были быть доступны по цене, и их, следовательно, вообще, должно было быть много, следовательно, должно было быть много и переписчиков книг. (Подлинные дониконовские книги были, конечно, с одной стороны, уже в начале XVIII в. и, тем более, в последующие времена, слишком малочисленны для всех русских старообрядцев, с другой, как величайшая святыня, почти никогда не продавались и не покупались, но лишь завещались и — очень редко — дарились, а с третьей, несмотря на благоговение, все же истлевали и «выходили из строя» от многолетнего ежедневного употребления). Книги с до-никоновским текстом — святыня; следовательно, их переписка, переплетение и украшение — святое дело, и, поэтому, требует благоговения, тщательности и высокой квалификации, которая возможна только на общем высоком фоне грамотности. Дома молились, то есть пели; почти в каждой семье были певческие («знаменные» или «крюковые») книги и человек, умеющий разбирать их; их переписка требовала квалификации особой. Все исследователи народной грамотности в России отмечали, что уровень ее среди православных крестьян очень низкий, один из самых низких в Европе, а среди крестьян-старообрядцев очень высокий среди мужчин и даже — что особенно замечательно — среди женщин. Здесь кстати будет отметить, что в старообрядческих семьях грамотность женщины (нередко девицы-инокини) и, поэтому, ее важная роль в домашней молитве, естественно способствовали росту уважения к ней, со всеми позитивными последствиями.

Хороший пример — воспитание Н. А. Клюева. «Мать поэта, Прасковья Дмитриевна, происходила из старообрядческой семьи. Получив соответствующее воспитание, она была грамотным и начитанным человеком. В доме Клюевых имелась целая библиотека из рукописных и старопечатных книг религиозного содержания» [76, с. 6]. Я написал, что подлинные до-никоновские книги были, начиная с XVIII в. слишком малочисленны для всех русских старообрядцев. Почему? Не потому, что старообрядцев стало намного больше; наоборот, пытки, ссылки, казни, бегство в лесные «пустыни», «в казаки» и за границы уменьшали их число в России. И не потому, что количество этих книг в старообрядческих руках сильно уменьшилось; наоборот, оно все время постепенно увеличивалось, хотя одновременно и несколько уменьшалось заботами и трудами властей, а также благодаря тому, что «беглецы» вывозили книги с собой. А потому, что при убывании в неблагоприятные старообрядцам эпохи численности их в России или при постепенном ее росте в благоприятные им эпохи, непропорционально быстро росла грамотность в старообрядческой среде; процент читающих, молящихся и поющих по этим книгам и среди старообрядцев, и среди русских, симпатизирующих старым обрядам и книгам, рос постоянно и быстро. Старообрядцы любили читать, молиться и петь и охотно учились и учили этому. Думаю, что в конце XVIII в. старообрядцев было — в 2 раза больше, чем в конце XVII в., а старообрядцев, умеющих читать, молиться и петь по богослужебным и четьим книгам было в десятки (а может быть, даже и в сотни) раз больше, чем в конце XVII. В той же пропорции, естественно, росла и нехватка книг, и спрос на них, и спрос на «книгоизготовительные» профессии, следовательно, и их изготовление.

Столь значительное различие в грамотности и в тенденции ее роста вполне естественно, так как православные крестьяне и мещане несколько раз в неделю слушали богослужение, его объяснение и проповедь в приходском храме или ближайшем монастыре или монастырском подворье; если у прихожан появлялись недоумения, их легко и быстро мог после богослужения разрешить священник (в XIX в. уже с обязательным семинарским образованием) или ученый монах. Таким образом, читать самим и разбираться в прочитанном православным крестьянам и мещанам было вовсе не нужно, следовательно, незачем им было и иметь дома книги. Не нужно было им и вникать в противо-старообрядческую полемику, так как ее вели местные духовные лица или профессиональные миссионеры. Внутри же православного богословия открытого обсуждения спорных и недоуменных вопросов в синодальной России (до имяславцев в XX в.) вообще не было (в отличие от богословия, например, западного (и католического, и протестантского) или византийского или мусульманского — все они постоянно «кипели» спорами; западное и мусульманское «кипят» и доныне, это — их «нормальное» состояние, так что самостоятельно разбираться православным крестьянам было не в чем и незачем. (Спорные вопросы в русской православной Церкви все же иногда, хоть и редко, возникали, например, об отношении к масонству в первой трети XIX в.; но решались они не соборно и не открыто, вслух всех, а келейно, под преобладающим руководством синодального и министерского начальства).

С другой стороны, во многих местностях много читать и самостоятельно разбираться в прочитанном было и опасно; православное духовенство в районах, где значительную часть населения составляли старообрядцы или католики или лютеране, обязано было следить и внимательно следило за малейшими симпатиями своих пасомых к «расколу» или «ересям», и за малейшей их склонностью думать самостоятельно — как бы до чего лишнего не додумались. Сведения (в том числе полученные на исповеди) об уклонении каждого прихожанина, додумавшегося до чего-то лишнего, от регулярного посещения богослужения и от говения приходской священник представлял в консисторию ежегодно, что вносило в русское общество свою немалую лепту лицемерия и коррумпированности. Прихожанин, не бывший у исповеди более года штрафовался «против дохода с него втрое, а потом <дол-жен был> ту исповедь исполнить же» [127, с. 41].

Эти сообщения сведений приходскими священниками в консистории стали формально обязательными с «именного приказа Петра I 1716 г., требовавшего обязательной исповеди 'повсягодно'. Приходским священникам вменялось в обязанность подавать 'именные росписи' о не бывших на исповеди. <…> Императрица Анна Ивановна требовала от Синода 'наикрепчаише' следить, чтобы исповеди проводились с 7-летнего возраста, 'а пренебрегатели' штрафовались и 'потаенные же раскольники под укрывательством более быть не могли…'. Сенат и Синод 'согласно' решили ввести для контроля за населением 'росписи по чинам и домам', в которых точно учитывать 'небытчиков' по всем сословиям: военных, посадских, дворовых, государственных крестьян, включая и духовенство, среди которых тоже было немало 'пренебрегателей' исповеди. За 21 год (с 1716 по 1737) правительство 5 раз возвращалось к вопросам исповедального учета, что говорит о его Отого вопроса> политической важности. Отказ от исповеди и причастия в официальной церкви был массовым в среде семейского <старообрядческого> населения Забайкалья. <…Там> доля игнорировавших основное 'духовное действо' христианской <Синодальной> церкви <…> в 1831–1835 гг. достигла более 75 %, а в 1836–1850 гг. колебалась в пределах 40–62 %.» [65, с. 204–206). Столь резкое уменьшение количества явных старообрядцев и склонных к старообрядчеству, в том числе и клириков государственной Церкви, «уклоняющихся» от Ее таинств, объясняется жестокими дисциплинарными мерами, принятыми правительством, чтобы ликвидировать это «уклонение» именно в 1835-1850-х годах по воле имп. Николая I. Нужно добавить, что согласно указу Сената от 8.2.1716 «священник, отказавшийся доносить на прихожан, подвергался штрафу, а потом 'за то извержен будет священства'» [110, с.341]. Указы не писались без реальной нужды, следовательно, такие священники были.

Свойственное старообрядцам критическое отношение ко всему, и, в том числе, к качеству книги, предъявляло строгие требования к работе переписчиков, и делало старообрядцев читателями не только грамотными, но и толковыми и вдумчивыми. Критичность и внимание к тексту выразились, в частности, тем, что переписчики-«старообрядцы стали указывать в сделанных ими копиях на авторитетный оригинал: 'писано с руки протопопа Аввакума' и др.» [60, с. 39], то есть с автографа. Столь высоко они «ценили»