понимает.
- Сэр, вы находитесь под воздействием алкоголя. Прошу вас выйти из машины, - все очень галантно и утонченно. Поражен, раздавлен.
- Я не пьян, офицер.
- Прошу вас выйти из машины, - повторяет свою просьбу мент.
Заваливаясь набок, я кое-как вылезаю из своего Шевроле. Пытаюсь стоять прямо. По-моему, не очень получалось, но я стоял на своем до конца.
- Я не пьян офицер.
- Пройдите по прямой приставным шагом, сэр.
Это надо было видеть. Я сдулся, я провалился, я засыпался. Два приставных шага, и я кренюсь вправо, судорожно перебираю ногами, чуть не падаю в кювет. Да… Меня одаривают браслетами, запирают мою машину, сажают на заднее сиденье чудо-воронка и везут в Городской Центр города Линден, где находится доблестное отделение местных акабов.
Дальше - совсем смутно, видимо, от волнения. Меня препроводили в комнату, где сидел симпатичный усатый мусор. Перед глазами все плывет, я дую в трубочку, любезно предоставленную усатым офицером. Не поверите, но вспоминаю Задорнова и хочу, чтобы показатель уровня алкоголя в крови зашкалил, и все доблестные американские менты охренели!
И еще качаю права. Что говорил, точно не помню, точнее, совсем не помню. Помню лишь, как меня, упирающегося и что-то кричащего насильно провожают в камеру. На следующий день офицер, который выдавал мне все вещи говорил, что я дико всех ругал, говорил, что ненавижу Америку и орал что-то про русскую душу, которую им, смиренным винтикам американского ЗОГа, никогда не понять. Но это было только завтра.
Я открыл глаза и я не понял, где я. Голову нестерпимо ломило. Глаза сухие, во рту - выгребная яма Освенцима. Надо мной - серый гладкий потолок. Все тело болит. Конечно! Я же валяюсь на какой-то пластиковой койке, ничем не укрытый. Мутно оглядываюсь: комната метра четыре на три. Койка и некое уникальное устройство из металла, совмещающее в себе унитаз и раковину, - вот и вся меблировка. Три стены глухие, а на четвертой - решетка и грязное поцарапанное стекло. За ними коридорчик. Вижу его стену.
Начинаю потихоньку вспоминать все, что со мной вчера произошло. Становится стыдно. Так как помню я совсем не все.
Подходит какой-то тип в форме, открывает окошко и просовывает мне что-то завернутое наподобие гамбургера (так и оказалось) и маленький стаканчик с кофе. Спрашиваю его: 'Офицер, когда меня выпустят?'. Пожимает плечами: 'Скоро'. Вот сволочь.
Заточил нехитрый тюремный харч. Гамбургер оказался выше всех похвал, не то что овощей, даже соусом никаким не полили - всухомятку, запивая мерзейшим кофе, который у нас разве что у хачей за 10 рублей в пластиковом стакане продается. Сижу по-турецки на койке на этой и думаю, какой же я балбес и уродец. Неудивительно, учитывая мое состояние после вчерашних возлияний. После роскошной трапезы, которая стимулировала и так похеренный желудок с кишечником, очень хочется обновить уникальное устройство в углу. Но нет! У меня всегда так. Надо найти что-нибудь, на чем концентрировать внимание и чего не допустить. Решил не обновлять это устройство. Пусть в него ниггеры срут, мне западло.
Состояние поганое, руки трясутся. Но самое главное - нет сигарет и никакого понятия о том, когда меня выпустят из этой клетки. Теперь о внешнем виде. После обысков и отъемов на мне только скам-штаны без ремня и футболка. Больше ничего. Обувь, ремень, кепку, деньги, сигареты, зажигалку, документы, может что-то еще, не помню, отняли. Гол как сокол. Хорошо хоть без браслетов.
Просыпается мой сосед, что отдыхал сном праведника в соседней камере. Начинает голосить:
- Офицер! Офицер! Выпустите меня отсюда! Что я сделал?
Так продолжается много-много тысяч миллионов минут, нет лет. Каждый звук его противного голоса режет ржавым ножом мой мозг на части. Не выдерживаю:
- Заткнись, ублюдок! Хватит голосить, никто к тебе не подойдет.
- А ты, блядь, кто такой???
- Я смотрю ты грубый очень. Подожди нас выпустят, я тебя научу как себя вести.
- Ты что ниггер? С акцентом говоришь.
- А тебе за ниггера язык вырву, ублюдок. Закрой пасть.
Никакого эффекта. Крики 'Офицер! Офицер!' длились довольно долго. Начались угрозы в сторону сотрудников местного отделения и всей правоохранительной системы Соединенных Штатов. Наконец все это надоело ментам, они вошли к неспокойному товарищу с целью проведения воспитательной беседы, которая закончилась тем, что ублюдка заставили убирать все, что он по камере разбросал (видимо, гамбургер и кофе, а также имевшуюся в широком доступе туалетную бумагу), а потом нежно и трепетно приковали несколькими наручниками к кровати.
И при этом так вежливо с ним разговаривали. Ай, молодцы. Жалко стена мешала мне все это видеть. Дело свое менты в Штатах знают. Руку не поднимут без крайней необходимости, взятки не возьмут. А если ты попал, тебя за яйца так плотно и высоко подвесят посредством годами выработанной системы наказаний, что потом выть будешь.
Если бы я читал раньше законодательную базу, то знал бы, что при задержании водителя в нетрезвом состоянии его надлежит продержать сутки в участке на нарах. Наверное, в воспитательных целях. Честно говоря, интересный ход. Все знают, как обостряется восприятие действительности с похмела, как начинаешь все обдумывать, себя винить и чайником биться об стену. Со мной тоже происходило нечто подобное. Я тоже сидел и думал. Мне не давали покоя многие вопросы:
- Когда меня выпустят?
- Когда засудят?
- На сколько отнимут права?
- Какой штраф наложат?
И самые главные три:
- Где, блин, меня взяли??? Если быть последовательным - ГДЕ МОЯ МАШИНА???
- Как отцу потом сказать, какой я красавчик?
- Неплохо как РАБотку просидеть в участке. Надеюсь, на РАБотке все поймут.
Такой вот похмельный экзистенциализм. Именно там, на нарах, я окончательно понял, что надолго я в Штатах не задержусь. Именно там я понял, как я ненавижу все, что меня здесь окружает, как чуждо, непробиваемо чуждо все здесь для меня. И еще я понял, до какой коптящей лампадки мне здесь все. Мое отношение к этой 'стране пребывания' и до сидения на нарах бывшее весьма скептическим переросло в тотальное отрицалово, мне стало здесь все абсолютно пофигу. Как-нибудь, если я напишу другие главы занимательной книжицы про свое житие-бытие в США, вы поймете, что я имею в виду. И еще я понял, как я здесь одинок. Никому не нужный. И мне никто и ничто не нужно. Депрессивное состояние, бывшее моим вечным спутником в Америке, переросло в твердую грусть по моей Родине (я сюда вкладываю все: земля, дом, семья, друзья, воспоминания и т.д.) и ненависть к окружающему меня миру. Мне безразличен мир за пределами этой камеры, я не хочу ничем с ним связывать себя, не хочу оставлять здесь кусок себя. Я ненавижу все это. Я во 'внутренней эмиграции'.
Иногда я вставал и пил воду из этого гибрида унитаза и раковины, так как сушило неимоверно. Сколько было времени знал один лишь Заратуштра, моя биология подсказывала, что уже поздний вечер. Я уже почти сутки сижу в этой камере, 'обезьяннике', если хотите.
В один прекрасный момент распахивается дверь, заходит акаб с браслетами и говорит:
- Приятель, сейчас тебя поведет на суд. Давай руки, я тебе их защелкну.
- Офицер, можно хоть тапки мои получить? А то я босым в таком ответственном деле участвовать не
