стрелков. Мой старый знакомый по ташкентскому лагерю, командир 21-го Туркестанского стрелкового полка, «дедушка Селядцев», когда нужно было вставать из цепей, расправив на груди седую бороду, взял знамя и бесстрашно пошел впереди полка в атаку — и полк победил. Селядцев пал мертвым. Он умирал не за «землю и волю», которых ему после смерти не нужно, но за «Веру, Царя и Отечество». Умирая, он знал, что за смертью есть новая жизнь — есть бессмертие.
Мне говорили немцы: «Во время великой войны мы выше всего ставили Императорскую Русскую армию, потом французскую, потом английскую и ни во что считали итальянцев и американцев. Но выше, чем была русская кавалерия и даже равной ей, мы не имеем и у себя».
Русская кавалерия — это создание Великого князя Николая Николаевича, который долгое время был ее генерал-инспектором. Это он вывел нашу кавалерию из состояния покоя, учений на шагу и рыси, воспитал в ней смелость и способность быстро покрывать пространство. Она единственная поэтому сохранила конный дух и дерзала атаковать в конном строю.
Бешеная атака ротмистра, ныне генерал-лейтенанта, командующего единственной Русской армией, Врангеля, с эскадроном конной гвардии, у деревни Каушен 6 августа 1914 года поразила немцев. Раненый командир взятой Врангелем германской батареи просил разрешить сказать своему победителю несколько слов.
Когда Врангель подошел к нему, немецкий офицер пожал ему руку и выразил чувство искреннего восхищения перед его подвигом. Он не допускал мысли, что в современном бою возможна конная атака стреляющей батареи.
Подвиг павшего смертью храбрых корнета Л.-Гв. Гусарского полка, Великого князя Олега Константиновича[11], спасавшего солдата, и тут же подвиг простого донского казака, Козьмы Крючкова, заколовшего пикою одиннадцать немцев, и подвиг сотника 4-го Сибирского казачьего полка, Анненкова, зарубившего на глазах разъезда германского офицера, атака 10-й кавалерийской дивизией графа Келлера венгерской кавалерийской дивизии и такая же конная атака 2-й казачьей Сводной дивизией генерала А. А. Павлова, атака Уланским Новомиргородским полком тяжелой германской батареи у Костюхновки в 1916 году и там же атака Черниговским полком германской пехоты, атака эскадроном ротмистра Случевского 16-го гусарского Нежинского полка, роты велосипедистов, атака 1 -го Волгского полка, мною выше описанная, атака ротмистра 12-го гусарского Ахтырского полка, Панаева, австрийской пехоты, атаки Заамурской пограничной стражи, Ингушей, атака 16-го и 17-го Донских казачьих полков сквозь окопы и проволоку австрийцев и германцев у деревни Рудка Червище 7 августа 1916 года.
И сколько их!
И ни одной завершенной конной атаки не знает ни одна другая европейская армия.
История, скажет свое слово о Русской Императорской армии, и она может спокойно ожидать этого суда и не бояться его. Непостыженная, победоносная, несокрушимая, славная, предстанет она на суд истории, и к бесконечной веренице имен героев прибавится еще длинный список новых имен.
Третьим после Государя и Великого князя Николая Николаевича лицом императорской крови в великую войну был родной брат Государя — Великий князь Михаил Александрович.
Значение его не было так велико, как первых двух, и он был на войне в скромной роли начальника дивизии, так отвечавшей его скромному характеру.
В Кавказской Туземной дивизии, которой командовал Великий князь, было шесть полков четырехсотенного состава: 2-й Дагестанский, Кабардинский, Татарский, Чеченский, Черкесский и Ингушский. Полки были численно невелики. Офицеры только отчасти туземцы; большинство — русские. Конский состав был слаб. Дивизия была плохо обучена и невоспитанна. Воспитание и муштру в ней заменяли прирожденная дисциплинированность горцев и обаяние имени Великого князя. Где не было его, там части дивизии показывали свою неподготовленность к войне и плохую выучку.
Стояли на реке Днестре заставами. Дагестанцы крепко спали по ночам. Проведали про это австрийцы, прокрались ночью на заставу и вырезали ее без остатка. Дагестанцы продолжали спать. Когда офицер говорил им, что спать нельзя, они отвечали — Ты боишься, не спи, мы не боимся — спим! К дивизии были приданы ополченские дружины, с тяжелыми «дядями», никогда не знавшими военной службы, не муштрованными и не воспитанными. Оставалось рассчитывать только на дух этих людей, на их сердце, и это сердце им дал Великий князь — обаяние близости брата государева и сознание ответственности перед ним и перед Родиной.
С первых чисел мая Кавказская Туземная дивизия стояла на позиции по реке Прут, к северу от румынской границы. Кавказцы понарыли окопы, перешли вброд за Прут и занимали ряд селений на правом берегу. Против них была германская спешенная кавалерия и австрийская пехота. Правее их стояла 9-я кавалерийская дивизия, левее — ополченцы и далее — 10-я кавалерийская дивизия. Снарядов было мало, а в конно-горных батареях, которые были приданы туземцам, и совсем почти не было. Мы видели, как строили австро-германцы окопы, как добирались они большими толпами, и мы не могли разогнать их, помешать работам артиллерийским огнем. Это создавало нервное настроение. Были при артиллерии и — как будто не было ее.
23 мая обнаружилось наступление на стыке между Туземцами и 9-й кавалерийской дивизией. Наступление началось после полудня, но до вечера дружный огонь Туземцев и Драгун задерживал неприятельские цепи. Перед закатом неприятель усилил артиллерию и 9-я дивизия стала отходить. Некоторое время самолюбивые Ингуши еще держались, но когда увидали, что австрийцы правее их уже переправились через Прут, они получили приказание отступить.
Солнце опускалось за низкие гряды холмов и за дубовую рощу на Черновицкой дороге, когда, с глухим гортанным говором неся своих убитых и раненых, показались цепи Ингушей и Кабардинцев и направились к деревне, где стояли их коноводы с лошадьми.
Ясною майскою ночью кавказцы отходили от Прута. Отступательный марш является одной из самых тяжелых операций. Психика бойца подавлена, ему все кажется потерянным, а для самолюбивых горцев это был особенно тяжело.
Австро-германцы преследовали слабо. Дивизия Великого князя получила приказание отходить на заранее приготовленные позиции, на реке Днестре, и начался пятидневный марш. Ночью шли, днем стояли, ожидали неприятеля и, где можно, отражали его атаки.
Дни сменялись ночами, и все было одно и то же. Днем дрались, ночью шли медленно, понуро, неохотно отдавая завоеванную землю. И не было сна. Питались кое-как, часто целыми днями ничего не ели.
Я командовал 3-й бригадой этой дивизии: полками Черкесским и Ингушским.
Как сейчас помню наш переход через реку Днестр по понтонному мосту. Хмурая, глухая ночь. От утомления и бессонных ночей шатало, как пьяного, и я уже временами не соображал, снится ли мне темная быстрая река, шумящий по берегам Кустарник, низкий настил моста и худые крупы темно-гнедых, мелких лошадей, или это все происходит наяву. На рассвете, 29 мая, мы вошли в город Залещики, и здесь я получил приказание выставить одним полком сторожевое охранение, а другим стать на отдых в деревнях, в пяти верстах от Залещиков. В двенадцати верстах в местечке Тлусте-Място становился штаб Великого князя и штаб 2-го кавалерийского корпуса.
Расставив заставы Черкесов в городе и по сторонам его, я выслал разъезд на правый берег Днестра и уже при свете ясного солнечного дня, в какой-то брошенной жителями квартире заснул крепким сном насмерть усталого человека. Проснулся я часов в восемь утра от звуков недалекой, редкой ружейной стрельбы и, выйдя на крыльцо, убедился, что стреляли по городу. По улицам посвистывали пули.
Разъезд вернулся с того берега и доложил, что он ничего не мог сделать, так как едва перешел через реку, как был встречен сильным ружейным огнем со всех сторон, и едва ушел, лишь благодаря густому утреннему туману. Я отвел заставы за город, где они менее подвергались огню. Правее стояли Дагестанцы, левее Саратовское ополчение. Отдав приказание держаться во что бы то ни стало и установив связь с собой телефоном, я поехал в деревню в предвкушении сладости отдыха и возможности напиться наконец горячего чаю.
Я застал командира Ингушского полка, полковника Мерчуле, в средине селения, в большом чистом доме, окруженная тенистым садом. Мне была приготовлена отдельная комната и постель уже была
