Собора и поддерживается вами'.
Доклад митрополита Алексия продолжался час и три четверти. Сидевший за мною диакон о Сергий говорит мне -'C'est un assommoir'('Это усыпляюще', фран.) И рассказывает, мне что многие из членов Собора мирно похрапывали пока митрополит Алексий громил империализм.
А один провинциальный батюшка заметил: - ' А какое нам дело до всех этих войн в Индокитае... и еще не знаю где? Ну, жалко конечно, что людей убивают.. вот мы и молимся' Господи даруй им мир'. Наше дело молиться, а не лезть в чужие дела и политику'.
В конце своего выступления митр. Алексий сообщил, что завтрашний день будет посвящен выступлениям членов Собора. Все желающие выступить должны записаться сегодня в секретариате. На этом заседание закрылось. Было около 21часа, я пошел и записался в список выступающих.
Уже на выходе из трапезного храма, ко мне подошли и сказали, что митрополит Никодим просит меня ужинать вместе с ним вечером. Я сразу подумал, что это как- то связано с моим выступлением на следующий день на Соборе. Очевидно, митрополит Никодим хочет как-то на меня повлиять. Или настаивать, чтобы я не выступал на Соборе? Словом, я был скорее недоволен, что меня приглашают на частный ужин к Никодиму. Как бы то ни было я направился в ту часть Духовной Академии, где намечался ужин и занял место у столика, где митрополит Никодим обычно обедал. Через несколько минут он пришел и мы пересели за другой, большой стол в глубине зала.. Сначала мы беседовали одни, но через некоторое время к нам присоединился епископ Филарет, потом епископ Ювеналий, еще позже митрополит Антоний. Я был убежден, что они пришли не случайно, а нарочно не к началу нашей беседы... особенно митрополит Антоний.
Сначала Никодим, как он обыкновенно поступает в подобных случаях, хотя и спросил 'Мимоходом', записался ли я выступать завтра, долго говорил на всевозможные темы, но не относящиеся прямо к делу. Наконец он вдруг меня прямо спросил, о чем я собираюсь выступать на Соборе завтра. Я так же прямо ответил, что исключительно о постановлениях 1961 года, так как это единственный действительно важный и серьезный вопрос, с которым у меня разногласия в предлагаемых решениях на Соборе. Более того, я уточнил, что буду говорить исключительно о канонической стороне, о нарушении принципа единства церковного управления, сосредоточенного в лице епископа. Это единство нарушается постановлениями 1961 года.
- ' Вы конечно свободны, выступать, как Вам угодно, - произнес митрополит Никодим,- Но мой Вам совет этого не делать. Вы вызовите только против Вас раздражение епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут, чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви'.
- ' А как же Вы говорили, - возразил я, - что никакого вреда для Церкви от моего выступления не будет? Или, может быть, лично Вам мое выступление повредит?'
- ' Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю против Вас с филиппикой, и это будет там где нужно, вменено мне только в заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого использования канонов, а сами их не соблюдаете, когда это для Вас удобнее. Из этого выйдет спор, не полезный для Церкви... вот и выйдет, что Вы повредите Церкви'.
Мне показалось, что это было скорее похоже на своеобразное 'передергивание', со стороны митр.Никодима, 'смысла пользы и вреда' для Церкви.
- ' Вы так считаете, что это вред? А ряд архиереев, здешних архиереев, считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне выступать'.
- А кто же эти архиереи?' - спросил митрополит Никодим.
- ' Я этого не могу Вам сказать'.
- ' Да и не надо, я и так их знаю. Я обо всех архиереях знаю, кто что думает... они у меня все как на ладони ',- с улыбкой сказал Митр. Никодим.
-' Может быть, Вы их всех и знаете, они все здешние, но имен я Вам все равно не назову ',- ответил я.
- ' Не называйте! - продолжал митр. Никодим, - Я Вам сам скажу. Один из дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе, а третий из центральной России'.
Я, конечно, догадался, что митрополит Никодим имеет в виду архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами ' из центральной России', я не мог тогда догадаться, а узнал значительно позже. Во всяком случае, я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать, что мое выступление принесет вред Церкви. Конечно, я был поставлен в трудное положение и наносить вреда не хотел никому, а поэтому обратился с вопросом к митрополиту Антонию Сурожскому, который присутствовал при разговоре, но все время молчал.
- ' Владыко, какое Ваше мнение?'
- ' Я думаю, - ответил митрополит Антоний, - что если мы одни, заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут молчать, то это будет воспринято в определенном смысле: вот мы, мол, какие герои, а здешние все трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступление можем бросить такое обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в несравненно более трудных условиях, а себя выставим героями'.
Эта странная аргументация митрополита Антония меня психологически более обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел, и само подозрение, будто я хочу 'быть героем' и ради этой только цели хочу выступить - было для меня нравственно тяжким ударом. ( Уже сейчас я вижу, что аргументация митрополита Антония, была неправильна. Время многое определило).
-' Героем быть я не намерен, - ответил я, - а если как вы оба считаете, мое выступление на Соборе будет вредно для Церкви, я готов отказаться и говорить не буду. Более того, я откажусь от слова, но подам письменное заявление, что по- прежнему считаю, постановления 1961 года противоречащими канонам и по совести не могу их принять'.
- ' Пожалуйста, - ответил митрополит Никодим, - Вы можете сделать такое заявление'. Разговор наш окончился.
Было уже поздно. Возвращался я к себе в гостиницу со смешанным чувством, грустным и вместе с тем облегченно- спокойным. Грустным потому, что я уступил, отказался быть последовательным до конца, попался, говоря по-человечески, на уловку - дать немедленный ответ в тот же вечер. Ведь сумел я это сделать с митрополитом Филаретом, когда ответил ему ' сейчас уже поздно, не могу дать ответа, дайте подумать до утра...'. Но с другой стороны, у меня возникло чувство облегчения, как будто гора свалилась с плеч. Отчасти потому, что я устал бороться один против всех и ведь не нашлось ни одного человека, который был готов поддержать меня открыто на Соборе. Мне было грустно еще и потому, что я обратился к нашему Экзарху с духовным вопрошанием как к старцу, и он дал мне ответ. Может быть, по человеческому разумению слабый и неправильный, но в котором, верилось мне, выразилась воля Божия о мне и о моем участии на Соборе. Словом, я грустно успокоился, но потерял интерес к дальнейшему ходу дел на Соборе. И если все же мне пришлось еще раз выступить, и даже очень остро, то это было совершенно неожиданно для меня самого,... то есть, как я смею думать, по воле Божией. А поступил ли я правильно, решив не выступать на Соборе о постановлениях 1961 года, до сих пор не знаю, но полагаю, что да.
1 июня
Четвертое заседание Собора началось во вторник 1 июня в 10 часов утра. Так как оно должно было быть всецело посвящено прениям по докладам, и могли, несмотря на все предосторожности, возникнуть неожиданные инциденты, то все иностранные гости были накануне вечером благоразумно увезены в Москву, осматривать ее достопримечательности и кататься на катерах по 'московскому морю', пока мы заседаем на Соборе. Вернулись они только на следующий день к моменту выбора Патриарха.
Перед началом выступлений ораторов на заседании Собора председатель митрополит Никодим сказал, что записалось 52 оратора, и потому время выступления каждого будет строго ограничено десятью минутами. По истечении этого срока он даст знак звонком, сначала тихо, а если оратор не остановиться, то и более энергично. И вот начались выступления! В них я согласно моему вчерашнему решению не принял участия, и когда дошла очередь до меня и митрополит Никодим назвал мое имя, я встал со своего места и громко сказал: ' Я отказываюсь от слова!' Митрополит Никодим, совершенно не прореагировал на это и назвал имя следующего оратора.
Конечно, я мог бы построить мое выступление несколько иначе, мог бы не говорить о постановлениях 1961 года, а сказать, например о карловчанах или о ' миротворчестве', но я считал в принципе неправильным умолчать о самом главном и говорить о второстепенных вопросах. Именно поэтому, я решил
