грехом. О, если бы мы сохраняли себя от более тяжелых дел! Потому что относительно этих малых Бог не покажет большой строгости» [458], — пр. Симеон восклицает: «И кто говорит это? Монахи, давшие вторые обеты и заключившие соглашения с Богом, повсюду носящие монашескую одежду, как добродетель и имя вместо святости, обещавшие Христу отбросить мир и то, что в мире, давшие обеты отречься от родителей и друзей, согласившиеся подчиняться духовному отцу, как Богу, давшие обеты соблюдать подвижническую строгость вплоть до (воздержания) от взора и праздного слова, не считают грехом завидовать, или поносить, или роптать, или противоречить, или лгать, или жить по своей воле и клясться, или присваивать тайно что–либо, принадлежащее монастырю, или давать другому без воли настоятеля! Сверх этого, плохо управлять доверенными им вещами, то есть или пристрастно что делать с ними, или со страстью, или лукаво, или завистливо, или бессовестно и по рассчету, не считают, что это грех» [459] . Другим объектом критики были для пр. Симеона те, кого он называл монахами «именитыми (?????????) и славными в добродетели» [460], но которым недоставало глубокой духовной жизни, заменяемой ими внешним подвижничеством. Это был тип общежительного монаха, противоположный духовности пр. Симеона. С ним он неизбежно должен был столкнуться. Мы уже говорили об этом в другом месте [461] . Здесь же хотели бы только сказать, что, несмотря на все эти неизбежные столкновения между мистическим направлением пр. Симеона и рутинными представлениями о монашеской аскезе, мы не находим у пр. Симеона никакой принципиальной критики монашеской жизни, а только известное ее преодоление, поскольку его призыв к единению с Богом обращался ко всякому человеку, монах он или нет. Поэтому было бы неправильно рассматривать духовность пр. Симеона как специфически монашескую.
Тем более, что интересы пр. Симеона, интересы, прежде всего, нравственного и духовного характера, не ограничивались, несмотря на его монастырский «изоляционизм» и радикальное отречение от мира, монастырскими делами, но распространялись на жизнь мирян и на общество в целом. Основываясь на евангельских принципах и делая из них самые крайние выводы, он резко критикует существующий общественный порядок, основанный на материальном богатстве, следуя духовной линии св. Иоанна Златоуста. Так, в Огласительных Словах пр. Симеон нападает на институт частной собственности, на владение землей в особенности, и вообще на деньги, источник общественного неравенства и страдания бедных. «Вещи и деньги (???????) в мире являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, и сами пастбища неразумных животных на равнинах и в горах, — говорит он. — Все, следовательно, было установлено общим, для одного пользования плодами, но по господству (не дано) никому. Однако, страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор (????????), разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом, эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было. С другой стороны, слуги и рабы этой тиранической страсти становятся не владельцами вещей и денег, полученных ими по наследству, но их дурными рабами и хранителями [462]». Пр. Симеон изобличает угнетающую и тираническую власть богатства. Простая раздача милостыни не может освободить от этой тирании. «Итак, каким образом, — продолжает пр. Симеон, — если они, взяв что–нибудь или даже все из этих денег из страха угрожающих наказаний или в надежде получить сторицею или склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа или совершившими дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я утверждаю, они должны каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими» [463].
Еще более строгое осуждение социальной несправедливости находится в другом месте того же Огласительного Слова. «Дьявол внушает нам, — говорит пр. Симеон, — сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений — немилосердие, другое — надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги не может надеяться на Бога. Это ясно из того, что сказал Христос и Бог наш: «Где, — говорит Он, — сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Поэтому тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен получить за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать» [464].
Значит, собственность рассматривается здесь как имеющая диавольское происхождение, или, вернее, она является следствием страстей жадности и жестокости по отношению к братьям, разжигаемых в нас диаволом. Она является также выражением недостатка веры в Бога, когда мы полагаем всю нашу надежду на материальные блага. Глубокие корни зла всегда духовны, хотя общественные условия могут увеличивать зло. Не частичная милостыня освободит нас от страстей жадности, но всецелое отречение от своего имущества, как и советует, со своим евангельским и монашеским радикализмом, пр. Симеон. Пр. Симеон не социальный реформатор, он не предлагает ничего конкретного, чтобы улучшить материальную жизнь людей на земле. Более того, для пр. Симеона бедность как таковая не является злом в себе, наоборот, она может переживаться как путь подражания Христу и участие в Его кенозисе. «Бог стал для тебя, — пишет он, — бедным человеком, должен и ты, верующий в Него, стать подобным Ему бедным. Он стал бедным по человечеству, а ты беден по Божеству… Обеднел Он, чтобы тебя обогатить, чтобы передать тебе богатство Своей благодати. Он потому воспринял плоть, чтобы ты приобщился Его Божеству» [465]- И даже отречение от всех своих имений недостаточно. «Ясно, — говорит пр. Симеон, — что раздача денег бедным и бегство из мира — хорошее и полезное дело, но не может оно одно само по себе соделать человека совершенным по Богу без терпения в искушениях» [466].
Не намереваясь сделать пр. Симеона политическим противником императорской власти и общественного строя Византии, что было бы исторически неверно, мы хотели бы привести некоторые места из его писаний чисто религиозного характера, показывающие, однако, его отношение к великим мира сего. Так, в Огласительных Словах он делает следующее сравнение между земным и Божественным царством: «Почти все люди отвращаются от немощных и бедных и земной царь не переносит их вида, начальствующие от них отворачиваются, богатые их презирают и, когда встречают их, проходят мимо, будто бы они не существуют, и общаться с ними никто не считает желаемым, а Бог, Которому служат бесчисленные множества (ангельских) сил, все содержащий словом Своей силы, Кого великолепие непереносимо для всех, не отказался стать отцом и другом и братом этих отверженных, но захотел воплотиться, чтобы стать подобным нам по всему, кроме греха, и сделать нас причастниками Своей славы и царства» [467].
В этом отрывке интересно не только живое описание поведения «великих» по отношению к бедным, оскорбляющее христианские чувства пр. Симеона, но, особенно, противоположение, делаемое им между Царем Небесным и царем земным в их отношениях к людям. Идея, что император является представителем Бога на земле, чужда пр. Симеону. Вообще, когда он говорит о «земных царях», то делает это почти всегда без сочувствия, иногда даже с иронией и враждебностью. Так, в его описании Страшного Суда, Христос, помянув Давида и других ветхозаветных праведников, обращается со следующими словами к «царям и властителям»: «Почему вы не были подражателями ему (Давиду) и подобным ему? Или, может быть, вы считали себя более славными и богатыми, чем он, и потому не захотели смириться (перед Богом)? Жалкие и несчастные, вы, будучи тленными и смертными, захотели стать единодержцами (????????????) и миродержцами (?????????????). И если только находился кто–нибудь в другой стране, не желающий вам подчиняться, вы превозносились над ним, как над вашим ничтожным рабом, и не выносили его неподчинения, хотя и он был таким же, как и вы, рабом Божиим, и у вас не было никакого преимущества пред ним. А Мне, вашему Творцу и Владыке, вы не хотели подчиниться и служить в страхе и трепете… Разве вы не слыхали, как Я говорил всегда: «Желающий в вас быть первым, да будет самым последним
