активной научной жизни, а обе его книги успели забыты Трудно согласиться и с мнением Д. Шеферда, согласно которому лишь смерть спасла Валентина Николаевича от судьбы Медведева.[600] Пострадать в те годы мог каждый, но каких-либо специальных причин, обрекавших его на гибель, не было (Медведев же был расстрелян в связи с принадлеж-ностью в годы революции к эсерам).
Н. Л. Васильев обьясняет забвение книги исключительно причинами, лежащими вне лингвистики и касающимися только СССР. Он указывает на «осложнение внутриполитической и идеологической обстановки в стране», «усиление методологического монологиз-ма», «боязнь обращения к философской проблематике, не связанной с классическим марксизмом» и просто на перестраховку.[601] Все это так, но представляется, что Н. Л. Васильев как бы ставит в условия СССР тех лет современных интеллектуалов, почитателей Бахтина. Эти люди действительно могли бы втайне любить труды круга Бахтина и бояться показать эту любовь. Однако все говорит о другом: работы волошиновского цикла одни наши языковеды прочли, не поняли и быстро забыли, другие не могли оценить, поскольку не знали об их существовании. Современным исследователям, в том числе за рубежом, это кажется удивительным, а поскольку жесткость ситуации в СССР тех лет хорошо известна, то возникают версии о запретах и репрессиях. Но на одну важную причину долгого забвения книги ни Васильев, ни другие специалисты не указывают вообще: концепция МФЯ была не ко времени ни у нас, ни в мире. У нас она появилась накануне установления господства мар-ризма, который был тогда еще популярен. А во всем мире, включая и СССР, шел процесс восходящего развития структурализма, далеко еще не реализовавшего все свои возможности.
У сочинений, явившихся не ко времени, судьба может быть двоякой: либо осуждение, либо забвение. МФЯ испытала то и другое, но все же громили ее по меркам тех лет не так уж много. Главным в ее судьбе до начала 70-х гг. было сначала игнорирование, потом полное забвение.
V.3. Переклички идей МФЯ и идей лингвистов 30—40-х гг
И все-таки нельзя сказать, что авторы МФЯ были единственными, кто шагал не в ногу. При отсутствии прямого влияния волоши-новского цикла какие-то сходные идеи можно отметить у некоторых отечественных и зарубежных ученых, в той или иной мере выходивших за рамки ортодоксального структурализма. Одни из них, принимая основные идеи Ф. де Соссюра, считали сосредоточение лингвистики на изучении языка (ergon) слишком сильным ограничением. Другие, как и авторы МФЯ, вообще не принимали основные установки структурализма. Далее будут рассмотрены некоторые концепции, где, на мой взгляд, можно увидеть то или иное сходство с идеями волошиновского цикла. Их перечень ни в коем случае не претендует на полноту. Весьма вероятно, существовали и другие ученые, о ком можно было бы сказать.
V.3.1. Карл Бюлер
Крупнейший немецко-австрийский психолог и лингвист Карл Бюлер был единственным из упоминаемых в данном разделе ученых, кого безусловно знали авторы МФЯ. Одна из первых его посвященных лингвистике статей,[602] опубликованная в сборнике к 50-летию К. Фосслера, упомянута в МФЯ в связи с различением знака и сигнала: «Интересные и остроумные различения сигнала и комбинации сигналов (например, в морском деле) и языковой формы и комбинации языковых форм в связи с проблемой синтаксиса дает Карл Бюлер» (283). В «Отчете» также читаем: «Особое место занимают психолого-лингвистические исследования Карла Бюлера и Эрдмана».[603] Здесь же упомянуто, что Волошинов подготовил к печати перевод этой же статьи,[604] по-видимому, никогда не публиковавшийся. Наконец, «прекрасный пример» из той же статьи Бюлера, касающийся интонации в детской речи, рассмотрен в статье «О границах поэтики и лингвистики».[605] Данная статья, как можно видеть, активно используется в волошиновском цикле. Нет данных о том, были ли известны авторам другие статьи Бюлера, но, безусловно, уже по одной статье они отнеслись к нему с интересом, оценки его везде положительны. Сейчас К. Брандист подробно изучает сходство взглядов Бюлера и МФЯ, считая, что идеи немецкого ученого значи-тельно повлияли на всю концепцию книги.[606]
Однако лингвистические исследования Бюлера, психолога по основной специализации, далеко не исчерпываются статьей 1922 г. Главный его лингвистический труд[607] вышел уже после МФЯ. В этой книге концепция языка, отчасти уже изложенная в упомянутой выше статье, приобрела окончательный вид. С сильным опозданием книга сейчас издана и на русском языке.[608]
Книга, безусловно, посвящена философии языка, хотя этот термин автором не употребляется. В отличие от большинства работ по теории языка тех лет в ней можно видеть влияние не только Сос-сюра и других лингвистов, но и немецких философов начала XX в., прежде всего Ф. Брентано и Э. Гуссерля, что тоже могло быть близко авторам МФЯ.
Бюлер высоко оценивал идеи Соссюра, в том числе разграничение языка и речи и знаковую теорию языка,[609] и брал их на вооружение. Однако его интерпретация этих идей имеет значительную специфику. По мнению Бюлера, Соссюр «показывает, что необходимо, чтобы действительно создать linguistique de la parole» (т. е. лингвистику речи). [610] Бюлер предложил четыре аксиомы, определяющие, по его мнению, главные характеристики языка. Если вторая аксиома—о знаковом характере языка – близка к тому, что говорил Соссюр (близость к этому есть, несмотря ни на что, и в МФЯ), то третья аксиома – о языке и речи – имеет значительные отличия. По мнению авторов предисловия к русскому изданию Бюлера, эта аксиома «представляет собой синтез концепций Гумбольдта и Соссюра, а также теории актов Гуссерля и некоторых идей Аристотеля».[611] Двум соссюровским понятиям – языку и речи – соответствуют четыре: речевые действия, речевые акты, языковые произведения и языковые структуры. Речевые действия и речевые акты соотнесены с субьектом, а языковые произведения и языковые структуры отвлечены от него; речевые действия и языковые произведения более конкретны, а речевые акты и языковые структуры более абстрактны.[612] Языковые структуры и речевые действия (два полюса) более или менее соответствуют языку и речи у Соссюра, два других понятия специфичны для Бюлера. К уровню языкового произведения отнесены конкретные высказывания (в частности, предложения), отвлеченные от условий произнесения и личности говорящего. Например, предложение, произнесенное там-то, тогда-то, тем-то и тому-то – речевое действие. Оно же, используемое в разных условиях разными людьми, – языковое произведение. Его же структурная схема—языковая структура. Наименее разработано, как признает и автор книги, понятие речевого акта, взятое у Э. Гуссерля. Это понятие связывается с тем, «что именно подразумевает говорящий», с «внутренней концепцией отправителя сообщения».[613] Речевой акт соотносится с языковой структурой с точки зрения соотношения между значением, формируемым говорящим в определенном социальном контексте, и абстрагированным значением, фиксируемым в лингвистических описаниях. В комментариях к книге Т. В. Булыгина отмечает, что греческое energeia переводится на латинский язык как actus.[614] Именно в связи с актами Бюлер подчеркивает «социальный характер языка».[615]
Если сопоставить эту классификацию с тем, о чем говорится в МФЯ, то, по-видимому, в качестве реального объекта лингвистики в МФЯ рассматривается тот круг явлений, который Бюлер относит к сфере речевых актов и речевых действий. Устойчивое и закономерное—речевые акты, а вся конкретика—речевые действия. Проблематика же, связанная с языковыми структурами и языковыми произведениями, считается в МФЯ фиктивной или же годной лишь для педагогических целей. Бюлер же никак не ограничивал лингвистику какой-либо частью из четырех выделенных им явлений. Для него все было важно.
Еще более заметны переклички с МФЯ в первой, самой известной из аксиом Бюлера (четвертую аксиому, касающуюся слова и предложения, мы специально рассматривать не будем). Соответствующие положения (при небольших различиях в терминологии) уже содержались в известной авторам МФЯ статье 1922 г. Здесь предлагается общая модель языка. Бюлер помещает язык как бы в центр условного пространства, а с трех сторон от него находятся: 1) предметы и ситуации; 2) отправитель; 3) получатель.[616] В связи с этим выделяются три смысловых отношения: соответственно репрезентация, экспрессия и апелляция. Сложный языковой знак обладает тремя
