быковатого вида мужичара, который, конечно, не мог знать, в чём дело — но быстро понял, что без него тут не обойтись, и, споро подскочив к нам, в один миг так скрутил разбушевавшегося Порочестера, как это никогда не удалось бы мне с моим треклятым польским изяществом. Бедного карлика уложили на диван; Лена побежала за водой. Поняв, что игра проиграна, Порочестер как-то внезапно размяк — и уже безо всякого стыда расплакался.
Мы с Аллой и Сергеем — отличнейший, кстати, оказался парень! — сидели кто в изголовье, кто в ногах, кто посерёдке и, как могли, утешали несчастного.
— Я… я думал, ты меня любишь… — всхлипывал он, нервно стуча зубами, — я тебе верил… Верил, как самому себе…
— Слава, но в чём же я провинилась?!.. — сдали нервы у Аллы, которая и так слишком долго держала марку при постороннем человеке. Было видно, что она и сама вот-вот расплачется. Но Порочестера такие мелочи, как нежелательный вынос сора из избы, уже не занимали:
— Любимый человек всегда кажется любящему красавцем, — настаивал он. — Докажи, Серёга?.. Даже если он на самом деле урод. Когда любишь — не замечаешь изъянов. А она, оказывается, всё замечает… Она меня видит даже хуже, чем я есть! Тоже мне, любовь… Нет, ты сам взгляни, взгляни, Серёга… Я бы на её месте скорее умер, чем с таким уродом целоваться стал. А она меня ТАКИМ вот видит и ничего, терпит… Ну и что — не суки бабы после этого, скажи?.. Не шлюхи?..
— Я художник! — оправдывалась Алла, апеллируя уже к Сергею, который знай себе слушал и молча кивал с хмурым, но всепонимающим видом. — Поймите, я профессионал. Когда я работаю — для меня всё постороннее исчезает! Я только о том думаю, как написать сносную картину, а вовсе не о всяком там… Об отношениях… — да не об этих, а о цветовых!.. Как фигуру посадить, как свет на неё падает — вот о чём думаю… Столько дурацких мифов о художниках создано, столько лживых стереотипов — а нам потом мучайся, перед каждым оправдывайся, каждому всё объясняй…
Тут она обернулась ко мне и резко заметила:
— Это, между прочим, и ваших, искусствоведы, рук дело!..
— и, снова отвернувшись, принялась тонким бумажным платочком промокать Порочестеру мокрые подглазья. Я смиренно вздохнул. Серёга, под которым неуёмно кряхтели диванные пружины, сочувственно покосился на меня — и вздохнул тоже.
Импровизированное ток-шоу было прервано Еленой, которая принесла больному чаю и валерьянки — и увела Сергея, который, как мне показалось, не так-то уж и спешил уходить и всё оглядывался на нашу облепившую диван группу. Позже Елена рассказала мне, что внизу она принялась, умирая от неловкости, извиняться перед клиентом — мол, извините, что мы Вас невольно втянули в такой неприятный скандал. Но Сергей энергично замотал головой и ещё минут пять с жаром уверял, что был страшно рад познакомиться с её замечательными друзьями:
— У Вас такая интересная семья!.. Это вот и есть «коммуна», да?.. Потрясающе. Можно я к вам как- нибудь в гости ещё приеду? Просто так? Можно?..
— Ну конечно, можно, — милостиво разрешила Елена, принимая из рук Серёги честно заработанный ею (и всеми нами) гонорар.
Худо-бедно, общими усилиями мы привели Порочестера в чувство — к концу часа он немного оттаял, начал слабо улыбаться и даже дал нам клятвенное обещание не трогать злополучную картину. Но на меня всё ещё продолжал коситься, — и даже на следующий день, когда, казалось, неприятный инцидент был полностью забыт, разговаривал со мной только при сильной надобности, короткими, отрывистыми фразами. О нашем проекте, естественно, речь и вовсе не заходила. Я понял, что так это оставлять нельзя.
Конечно, думал я, мы с Леной не умрём без его сомнительной дружбы. Раз уж он такой нервный — то и пусть катится ко всем чертям. Но, если так, то и нам, собственно, не сдалось киснуть в этих собачьих условиях без водопровода, супермаркета и Большого театра, в который я не хожу, но знаю, что могу пойти в любую минуту. Жилплощадь какая-никакая есть — застеклю дома лоджию и, считай, уже двухкомнатная квартира. А из ясеневской, где прописана мама, придётся выселить старого приятеля Лёху — он, конечно, войдёт в положение, не каждый же день я женюсь! — и оборудуем там Лене массажный кабинет. Денежки потекут рекой, ведь клиентам гораздо приятнее расслабляться не чёрт-те где, за тридевять земель, а в черте города. Да и сам я, раз такое дело, найду себе какой-нибудь побочный приработок. Устроюсь куда- нибудь водилой, например. За эти полгода, проведённые в пробках, я уже так настропалился, что мог считать себя почти асом.
Идиллические мечты… Вот только я хорошо понимал: как ни дорога мне Лена, как ни дорог я ей, не пройдёт и года, как всё благополучно вернётся на круги своя. Я привыкну к супружеской жизни, заскучаю, махну на всё рукой — и снова из Андрея Границкого, Андрюхи, Дроныча стану Герцогом. А, Елена, вероятно, снова станет аcidophileen. Снова нырнём в Интернет, где, по крайней мере, чаще, чем в реальной жизни, сменяется картинка. То же самое, был уверен я, ждёт и Порочестера, когда он, наконец-то заполучив Аллу в законное пользование, придёт в себя. Итак, да здравствуют новые знакомства, новые войны, новые виртуальные романы! До встречи на любимом сайте, дружище!..
Но я не хотел с этим мириться.
После некоторых раздумий у меня родилась оригинальная идея, которой я не преминул поделиться с Аллой, как с товарищем по несчастью. Та очень внимательно меня выслушала и план мой горячо одобрила: «а то я чувствую, — призналась она, — что он только вид делает, что простил, а сам всё равно как-то от меня… закрылся.»
«Дурак ты, дурак, — думал я с тоской, — что б ты понимал. Да мне было бы достаточно один раз увидеть, ЧТО при твоём участии сотворила Алла, чтобы оценить, как она к тебе относится.»
Но сказать этого своему другу напрямую я не мог. Он всё равно бы не поверил. Оставалось надеяться, что небольшой психодраматический сюжет, который мы с девчатами потрудились разработать и подготовить как можно тщательнее — и в который Порочестеру предстояло окунуться в скором времени, — станет для него горьким, но действенным лекарством.
«День открытых дверей» в нашей с Аллой альма-матер приходился как раз на ближайшее воскресенье. Это нам, надо сказать, подвезло, — а то, боюсь, больше четырёх дней подобного бойкота я бы не выдержал. Ещё послал бы друга куда подальше…
Стояли жаркие дни, поэтому особо наряжаться мы не стали, все, даже Алла, оделись по-простецки — в джинсы и майки; только Порочестер выпендрился, натянув невесть где раздобытую футболку с надписью «Я Русский». Футболка была, как полагается, чёрной и безбожно притягивала к себе солнечные лучи, так что бедняга всю дорогу потел и отдувался, страдая за свой неожиданный патриотизм.
