нравственных критериев в науке нет, они изменчивы. Объективную оценку такому взгляду можно дать только с учетом конкретных исторических условий, однако лично для Губкина «чистая» наука была скучна.)
Едва приехав, едва осмотревшись, набрасывает Иван Михайлович статью «Роль геологии в нефтяной промышленности». (Появилась в «Известиях Главнефтекома», 1918, № 2.) Роль геологии! Она давно волнует его. Он уж касался ее в своих дореволюционных выступлениях, теперь он чувствует, что вопрос может быть решен, как никогда и нигде он не мог быть решен. Позволю себе довольно большую выписку из статьи. В ней содержится первая, насколько мне известно, в советской литературе публицистическая атака на ревнителей «чистой» науки.
«Среди современного нам так называемого образованного общества, — такими словами приступает Губкин к развитию своей мысли, — найдется очень немного людей, которые вполне оценивали бы то значение, какое имеет геология в деле развития производительных сил страны, особенно в той области, которая касается извлечения из недр земных полезных ископаемых. Обычно думают, что задачей геологии является изучение строения земной коры и раскрытие истории нашей планеты, начиная от ее звездного состояния, через ряд геологических периодов, пред которыми тысячелетия «яко день един», — вплоть до современного лика Земли. Это так. Но это задача не единственная. Наука о Земле преследует и другие, может быть менее возвышенные, но зато бесконечно важные задачи, имеющие большое практическое значение в повседневной жизни человека. Изучая историю Земли и ее строение и разбивая, таким образом, великие предрассудки человечества — эти путы, связывающие свободную человеческую мысль, — она вместе с тем изучает условия залегания полезных ископаемых в недрах земных, пробует объяснить условия их возникновения там и дает указание, где и как их можно добыть и извлечь на дневную поверхность. Вот эту вторую задачу геологии обычно и не учитывают просто образованные люди, а некоторые профессиональные геологи — жрецы геологической науки — отмахиваются от нее, боясь, что она нарушит, по их мнению, великий принцип «наука для науки», низведет геологию на роль прикладной науки и затемнит ее сущность, позволит в святилище ворваться шумной, суетливой улице с ее вседневными мелкими запросами. Не будем спорить с этими охранителями священной неприкосновенности «чистой науки», тем более что великой роли ее в истории человечества и культуры мы и не думаем отрицать. Напомним только, что существует другой, не менее великий и священный принцип — «наука для жизни». Особенно полезно напомнить это теперь, когда наука, оставив вершины ученого Олимпа, должна широко разлиться в народных массах, и не в тоге мудреца и мантии «доктора», а в простой рабочей блузе подойти поближе к жизни, к ее вседневным злобам и заботам. И жизнь возьмет свои права: при свете науки будет строиться новое общество, когда «владыкой мира станет труд».
С течением времени в промышленном развитии страны роль прикладной геологии, наряду с другими прикладными науками, будет расти и ценность ее для жизни будет увеличиваться».
Проблема и прежде, до революции, занимавшая Губкина, здесь поставлена с определенностью и простотой, свойственной смелым мыслителям. Наука и общество, наука и народное хозяйство, взаимоотношения между обществом и творцом, взаимоответственность, их друг перед другом. Губкин не принижает роли «чистой» науки. «Великой роли ее в истории человечества и культуры мы и не думаем отрицать». Но изменилось время! В лаборатории ворвался шум улиц.
Науке надо облачиться в рабочую блузу.
С этого момента (мы имеем в виду — с момента появления в «Известиях Главнефтекома» губкинской статьи) начинается советская эра в истории отечественной геологии.
Невиданный доселе и при капитализме невозможный разворот разведочных изысканий, сотни экспедиций, тысячи отрядов, подчиненных строгому плану, многообразие методов исследования, согласование поисковых планов с будущими народнохозяйственными потребностями (ведь геология должна обгонять поступь промышленности; прежде чем развивать какую-нибудь отрасль, например химическую, надо знать, подготовлены ли под нее, как выражаются экономисты, запасы) — вот некоторые черты, присущие советской геологической науке. И они впервые были разработаны и сформулированы в небольшой статье, написанной Губкиным через несколько недель после возвращения на родину.
Может быть, это самое важное, бесценное наследство, оставленное Губкиным? Что ж, право, нефть в Поволжье была бы и без него когда-нибудь открыта, и курская руда, и институты, которые он создал, были бы и без него созданы, и теории, им выдвинутые, возможно, были бы сформулированы когда-нибудь другими. Все перечисленное по отдельности само по себе грандиозно, но Губкину принадлежит и еще нечто большее. Он создатель направления в науке, практическим воплощением которого и явились открытия, учения и институты.
Разумеется, такая наука могла возникнуть только после обобществления средств производства, национализации земли и недр, национализации нефтяной промышленности. Короче, после революции. Губкин внутренне созрел для восприятия революции и внутренне жаждал ее прихода, как всякий художник жаждет обновления своего творчества. Его революционность не в том только выражалась, как это невольно получается у некоторых биографов, что он печатал листовки на мимеографе и выступал в рабочих аудиториях. Этого мало. Революционность заложена была в его исканиях своего пути в науке!
Но разве он жаждал революции, так сказать, без взаимности? Разве революция не нуждалась в таких людях, как он?
Ни одна официальная должность, которую занимал он в последнее свое двадцатилетие, не отражала истинного места его в науке, в управлении геологической разведкой. Сохранился «личный листок по учету кадров», заполненный им 14 декабря 1937 года. (В тот год многих академиков и их жен попросили заполнить подробные анкеты. Хранится в Архиве АН СССР.)
Если оглянем анкетку беглым взглядом, то увидим, что заполнитель ее всегда исполнял несколько должностей сразу; к примеру, в двадцатом году за ним числилось пять постов (среди них и весьма неопределенно сформулированный «Ответственный работник коллегии Главнефтекома». Объясняется туманная формулировка просто: ввели Губкина в коллегию, когда субординация, расчленение и штатное расписание разработаны еще не были, и какой там чин или жалованье положили ему, едва ли интересовало тогда Ивана Михайловича).
Служебные перемещения за все двадцать лет происходили |в одной примерно плоскости, на одном примерно «уровне» (вершина признания научных заслуг — 5 декабря 1928 года, когда избран был действительным членом Академии наук, а производственных талантов — 1931, когда назначен был начальником Главного геолуправления). Спадов (или, как стали выражаться в те же 20-е годы, — «понижений») почти нет; в собственном смысле, нет карьеры. Кривая, вычерченная, если бы можно было перевести анкетный язык на язык геометрии, по пунктам, бежала бы наискось чуть вверх от оси абсцисс.
Губкин сразу предстал в невиданном дотоле раскрытии, сразу занял какое-то свое место в государственной, политической и научной жизни юной Советской республики, не уступал этого места до конца дней своих, и это, пожалуй, еще более удивительно, чем мгновенное преображение бойкого сельского учителя в нефтяного светилу.
Итак, «личный листок по учету кадров», поперек которого, кстати, оттиснуто мелким и внушительным шрифтом указание: «ответы должны быть исчерпывающие», не отражает ни деятельности настоящей, чего требовать, впрочем, и нельзя, ни настоящей должности Губкина. Кем же был Губкин все эти двадцать лет? И кем остался в памяти потомков? Припоминаю я беседы с бывшими его учениками; всерьез, а иногда в шутку называли они его, как привыкли называть в те далекие годы, когда он еще был жив (и как, по их словам, называли его зарубежные газеты, присовокупляя то брань, то восхищение), — называли его нефтяным комиссаром. Такой должности нет в номенклатуре Совета Народных Комиссаров, но мне кажется, именно ее — страстно, радостно, честолюбиво — и исполнял он последние двадцать лет своей жизни. Нефтяной комиссар!
Это новый Губкин! Сама стремительность, неукротимость и неутомимость; он работает по пятнадцать часов в сутки и пятнадцать лет подряд не берет отпуска. Оратор (и откуда только берется, раньше он ни разу перед многолюдной и неспецифической аудиторией не выступал!), темпераментный и остроумный полемист, тонкий и доброжелательный редактор, а главное, руководитель громадных людских коллективов (прежде он, кажется, кроме Кули и Таги, своих помощников в экскурсиях, никем не руководил)! Во всю мощь горят мартены творческих сил; он мечтал об этом всегда, он счастлив!
