жизни он много раз менялся, как бы вовсе отбрасывая изжитую сущность, и что общего между юным сельским учителем в дубленом полушубке и густо поседевшим, худым, скуластым и стремительно шагающим мужчиной, в нагрудном кармане гимнастерки которого лежит удостоверение с правом на особые полномочия? А в кармане брюк-галифе тяжело болтается револьвер, а в командирской сумке толстые пачки денег для расчета с рабочими на месте…
Вокзалы всегда живут особой жизнью, не связанной с жизнью города, и, сохраняя в архитектуре облик городских домов, они принадлежат стране и пространству, а не городу. В годины бед вокзалы вбирают в себя всю боль, несчастья, потерянность и отчаяния, отпущенные народу: здесь плачут, провожая, и сжимают зубы, вынося носилки с искалеченными телами, здесь ловят бесприютных детей, воров и шпионов, дерутся, прячутся, играют в карты, в годины бед здесь ждут, ждут, ждут…
Губкину, который сутками напролет только тем и занимался в Главконефти, что «ловил» каждый подходящий к столице эшелон с горючим и по специальным бумажкам распределял каждый килограмм угля, дров, бензина, в глубине души должно было казаться, что поезда уже не идут, нечем, совершенно нечем нагревать паровозные котлы… Но поезда все-таки шли, и в одном из них обладателю полномочного удостоверения, конечно, нашлось место.
По приезде Губкин начал с того, над чем, вероятно, даже не задумывались его предшественники, довольно многочисленные, изучавшие русские сланцы. Он стал ходить по избам, ездить по деревням и расспрашивать стариков, баб, не знают ли они, не слыхали ли, чтобы кто-нибудь топил печку сланцами, а может, сами пробовали? Оказалось, топят, многие топят, издавна в этих краях знают про горючие сланцы и пользуются ими. Губкин записал: «…очень сильно нагревают подовую часть печи, которая требует предварительной поливки водой, прежде чем на ней можно печь хлебы».
Иван Михайлович сомневался, где оставить штаб-квартиру экспедиции? В Сюкееве, близ Сызрани, в прошлом году еще занятой чехословацким мятежным корпусом, или в Ундорах под Симбирском? Решать надо было быстро. Села-то были одинаково бедные, черные и малолюдные, почти без мужиков. Стояли под невысокими холмами, склоны которых выгорали на глазах в то жаркое лето. Губкин выбрал Ундоры, хотя к Сюкееву испытывал особенный интерес, пока еще ничем достаточно не обоснованный; тут дала себя знать безошибочная губкинская интуиция.
Но выбрал все-таки Ундоры и принялся опять ходить по избам, разъезжать по соседним селам, покупать лопаты, тачки, кирки, топоры, нанимать землекопов и возчиков. В сюкеевских сланцах выход жидких фракций был очень мал, не превышал семи-десяти процентов, в ундорских гораздо больше, да, кроме того, их проще было добывать, а Губкин стремился сразу, в одно лето, поставить дело разработки, сразу наладить добычу и тем хоть немного уменьшить этот проклятый топливный голод.
Позже наведать экспедицию приехали Ф.Д. Сыромолотов и В.П. Ногин. Губкин отмечал, что они очень помогли, «особенно тем, что они сумели в это дело втянуть местные партийные и советские организации. Дело пришлось начинать в полном смысле слова на зеленом лугу: не было ни топоров, ни пил, ни кирок, ни тачек. Пришлось ездить по Волге и собирать все это «оборудование», хотя и примитивное, но столь необходимое для работы. Все мы, и сотрудники Главсланца и наши руководители тт. Ногин и Сыромолотов, при переговорах с местными работниками ссылались на авторитет Ильича, который придавал большое значение сланцевому делу. Эти ссылки на Ленина помогали нам лучше всяких широковещательных мандатов, и нам удалось положить начало Ундорскому сланцевому руднику и начать разработку горючих сланцев также и возле Сызрани (у селения Кашпира)».
Губкин разыскал на обрывистом волжском берегу бутовские канавы. Всего их насчитал около двадцати на расстоянии в девять примерно верст. Тщательно обследовал их: действительно битум обнажался во всех расчистках; замерить падение и простирание пласта не составляло труда. Некоторые слои были совершенно белого цвета, что для битума нехарактерно. Но при ударе молотком распространялся тяжелый дегочный запах.
Метрах в трехстах от берега был овраг. Губкин привел рабочих и распорядился копать по линии, которую он колышками наметил. Через несколько дней работы, когда сняли слой почвы, показался пласт сланца в коренном залегании. Иван Михайлович зарисовал его и нанес на карту. Теперь можно было судить о распространении его на площади, а следовательно, и о запасах горючего материала.
Ясно также стало, что штольня, которую Бутов начал пробивать невдалеке от своих канав — на волжском обрыве, — задана правильно, и при углублении она вонзится в самую толщу сланцев. За зиму вход в штольню осыпался, крепи растащили. Ставить их никто не умел. Экспедиция хоть и называлась горнотехнической, но ни маркшейдеров, ни шахтеров в ней не было — так, случайный люд, а больше всего баб из окрестных деревень, которых Губкин же сам и нанимал.
Иван Михайлович показывал, как прилаживать стойки и крыть в штольне потолок; учил орудовать киркой в узком коридоре. Разворачиваться с полной тачкой.
Намаявшись за день, нашагавшись и накричавшись, вечером подолгу купался в Волге вместе с ундорскими мальчишками, плавал наперегонки с ними, плескался и возвращался домой босиком.
Однако сроки подгоняли. Убедившись, что в Ундорах дело налажено, постоянно работает шестьдесят-семьдесят человек, Иван Михайлович уехал в Сызрань, оттуда в Кашпир, перебрался в Самарскую Луку, побывал в Чистополе.
В Кашпире (в шестнадцати верстах от Сызрани) он, вероятно, встретился с профессором К.П. Калицким: тот, судя по документам, приехал сюда по командировке Главсланца (то есть по административной линии подчинялся Губкину). Будущие научные противники, уже и до этой встречи успевшие печатно обменяться уколами, теперь действовали рука об руку; было не до дискуссий.
В Кашпире Губкин опять расспрашивал крестьян; они показали ему два маленьких карьера. Один будто бы выкопал местный помещик лет пять назад; сланец из карьера он увозил куда-то далеко на продажу. Другой принадлежал мятежному чехословацкому корпусу — чехи каким-то образом использовали горючую породу.
Оба карьера помогли Губкину уточнить геологическую карту.
В конце сентября зарядили дожди. Волга вспухла и помутнела, противоположный берег ее часто закрывался туманом. Дороги развезло.
Председатель Главсланца ходил в набухшей от воды шинели.
В начале октября он возвратился в Москву.
Губкин не любил затягивать написание отчета об экспедиции и опубликование его; мы помним, с какой быстротой появлялись его статьи о майкопских и бакинских исследованиях. На сей раз он избрал газету; в номерах от 12 и 16 октября 1919 года «Экономической жизни» появились его очерки «Горючие сланцы и нефть в Поволжье». С тех пор они не переиздавались и остались не замеченными биографами Губкина. Стоит разобрать их хотя бы поэтому.
Впервые, по-видимому, в мировой практике газета послужила трибуной для отчета геологу; до революции, понятно, сие было и невозможно, и ненужно, и выглядело бы попросту смешно. Прекрасный обычай этот ввел Губкин и придерживался его до конца жизни. Как бы ни был он занят, как бы ни подгоняли его дела, он спешил первым делом, возвратись из дальних странствий, рассказать о виденном, сделанном и передуманном массовому читателю.
Вторая половина очерка — вся целиком — посвящена Сюкееву, хотя Иван Михайлович пробыл там значительно меньше времени, чем в Ундорах, и эксплуатационные возможности оценивал ниже. Она не о сланцах, она о нефти! Нефти в Поволжье, во Втором, значит, Баку! В девятнадцатом году, задолго до того, как начались первые изыскания, задолго до того, как начало вообще более или менее проясняться глубинное строение Русской платформы, Губкин проницательно замечает:
«При благоприятных условиях разведки к жизни может быть вызван новый громадный нефтяной район, который будет иметь мировое значение».
Поразительно читать эти слова в старой, пожелтевшей и рассыпающейся газетной подшивке; они звучат пророчески.
Губкин припоминает виденные им в районе признаки нефтеносности: в пещере у деревни Долгая Поляна по стенкам стекает густая нефть; «Другим местом… является Сюкеевский взвоз, где на значительном протяжении пласт окрашен черной нефтью».
«Однако где же нефть следует искать? Я остановлюсь на геологической стороне вопроса». Следует описание пластов. Предположительное нахождение залежи — на глубине сто пятьдесят — двести саженей
