ученого и хозяина — волевого, властного и распорядительного. Лишь когда он снимал очки, глаза смотрели устало и растерянно…
(Небезынтересно, наверное, изучить в связи с этим почерк Губкина: он менялся на протяжении жизни. Письма к Нине Павловне исполнены красивой старательной и косой скорописью. Рукописи 30-х годов написаны прямым почерком, чаще — мелким; листки в бесчисленных блокнотах набиты буквами до отказа; буквы роятся, как трудолюбивые пчелы в улье; вместе с тем в плотных и прямых строчках есть что- то самоутвердившееся.)
В тягость ли была ему борьба? Или в радость? О, Губкин был не из робкого десятка, даже ранние статьи его, посвященные проблемам образования, дерзки, запальчивы. Ведомы и ему были минуты слабости (в одну из них написана вышеприведенная просьба об отставке, оставленная без внимания). И все-таки, думаю, — в радость. Он вел самые ответственные, жизненно важные для страны изыскания — какой уж тут покой… Каждый рубль был на пристальном счету, и в критической рецензии на изыскания можно было напороться на фразу, что, дескать, расточительно тратить народные деньги на проблематичные поиски… Кроме того, тяжеленную работу приходилось (на первых в особенности порах) делать с людьми, зачастую чуждыми ему. Свои-то ученики, губкинцы, только еще подрастали — в Московской горной академии, ректором которой он стал в 1922 году.
В конце концов это даже трудно объяснить: что-то было в Губкине такое, что в него поверили, к нему потянулись сотни и тысячи рядовых геологов: авторитет его утвердился сразу и высоко. К нему приезжали и писали отовсюду; буквально ни одно в нефтяном деле предприятие не затевалось без горячего его участия. В особенности это касается Баку. «Баку давно стал моим родным городом», — признавался он.
У Варвары Ивановны Губкиной хранится письмо его, опущенное в Баку 1 мая 1927 года. (Всего у Варвары Ивановны более 90 писем Ивана Михайловича. Спешу воспользоваться возможностью поблагодарить Варвару Ивановну за предоставленный доступ к ним. Даже находясь на вершине славы, Губкин никогда не писал письма с оглядкой на возможное обнародование их в будущем… Письма по- настоящему интимны, и еще не приспело время появиться им в печати.)
В послании от 1 мая каждая строчка дышит благоговейным восхищением Баку. Утро. «Все ушли на демонстрацию… Ласковое весеннее солнце заливает южным светом… Склоны гор зеленеют, пестреют маки. Потом все будет выжжено неумолимым бакинским солнцем… Так открылся мой летний сезон…»
Вечером вместе с Бариновым (управляющим Азнефти, сменившим на этом посту Серебровского) Иван Михайлович гулял по городу, любовался иллюминацией. «Изумительное волшебное зрелище! Миллионы разноцветных огней». Поднялись на гору «возле армянского кладбища» (излюбленное место Ивана Михайловича). Отсюда город «как подкова. Темное бархатное море. Масло в плошечках: огни». Прошлись по бульвару вдоль моря. «Теперь его расширили раза в три против прежнего».
Письмо, как и большинство адресованных Варваре Ивановне, очень подробное и длинное. В дороге скучал. «Я в дороге, как тебе известно, знакомиться не люблю». В Баку попал 24 апреля. На вокзале встречал Константин Иванович Рябинин (это известный геолог. Надо сказать, что после революции Иван Михайлович подружился — опять же «сразу» — со всеми светилами геологической науки). Остановился в гостинице «Европа». Читал «Лебединую песню». Голсуорси на английском языке. Съездил в Кара-Чохур (поселок южнее Сураханов). 26 апреля в Черном городе приключился пожар: загорелась нефть в канаве…
Иван Михайлович навещал Азербайджан ежегодно — обычно весной, начиная «свой полевой сезон». Месяца два ездил по промыслам, где знакома ему была каждая скважина, по холмам, уходил на катере в море исследовать острова Бакинского архипелага… Как же было не полюбить ему этот край, не считать его родным, когда даже облик его менялся под непосредственным его, Губкина, воздействием. В апреле 1930 года Иван Михайлович составлял долгосрочный научный план развития азербайджанской нефтяной промышленности, и с этой целью вновь объездил все месторождения и разведанные площади. «Вместе со мною в работе принимал деятельное участие известный знаток Бакинского района проф. Д.В. Голубятников».
«Основным методом нашей работы являлось непосредственное ознакомление с разведочными работами на местах и обсуждение наиболее злободневных вопросов в промысловых геологоразведочных бюро совместно с их представителями и руководителями». Несомненно, частые (и всегда довольно бурные) обсуждения «на местах» затягивали составление научного плана; все же Губкин представил его в том же году для анализа совещанию инженерно-технических работников Азнефти. План давным-давно осуществлен, и сейчас интересно читать, как решались судьбы старых поселений и планировался нынешний облик республики. «Голубятников и я присоединились к тому мнению, что сел. Балаханы в настоящее время подлежит сносу, так как под ними имеется площадь с совершенно доказанной нефтеносностью… Балаханы окружены со всех сторон площадями с доказанной нефтеносностью… Что касается Романов, мы считали возможным снести только крайнюю юго-западную часть селения, которая уже в настоящее время представляется вполне благонадежной площадью».
«Вопрос о засыпке бухты решен в положительном смысле: к засыпке надо приступать немедленно». Тут речь идет об осушении части моря, начатом еще зимой 1921 года под руководством слепого инженера Павла Николаевича Потоцкого: трудовой эпизод редкого величия, «…мне рассказывают нечто легендарное об инженере Потоцком, — восторгался Горький, — который совершенно ослеп, но так хорошо знает Биби- Эйбат, что безошибочно указывает на карте места работ и точки, откуда следует начать новые работы». (Потомок древнего дворянского рода, прославленного при Петре и Мазепе, сын профессора Михайловской академии Павел Николаевич остался после прихода красных в Баку и под воздействием Кирова и Серебровского взялся распоряжаться технически очень сложной засыпкой залива Биби-Эйбат, на дне которого геологи обнаружили нефть. Тогда морское бурение на сваях было еще не освоено, приходилось в прямом смысле слова отвоевывать у моря нефтеносные участки. Одним из первых в нашей стране Потоцкий был награжден орденом Ленина.)
Нисколько не скрывает Иван Михайлович своих разногласий с Голубятниковым, возникавших по ходу совместной поездки и составления плана. Он посвящает в них участников совещания, частенько даже приглашая их взять на себя роль третейских судей. «Здесь мы с Голубятниковым скрестили шпаги. В протоколе имеется особое мнение Губкина и особое мнение Голубятникова, и Азнефти приходится решать самой, к какому мнению ей присоединиться…» «По поводу разведки этих куполов у нас с проф. Голубятниковым опять вышел большой спор…» Демократичность подобного рода обсуждений ясна, и, может быть, она-то больше чего другого способствовала поддержанию авторитета «нефтяного комиссара» среди рядовых техников.
В архиве Азнефти немало материалов, свидетельствующих, что связь Губкина с Баку не прерывалась ни на день даже тогда, когда он уезжал в Москву или в нефтеносные районы страны. Еще до революции выдвинул Иван Михайлович необходимость создания в Азербайджане научного центра по изучению нефти; теперь такой центр возник — Азербайджанский филиал Академии наук; во главе его стал Губкин. В архиве есть любопытный документ: договор Азнефти с Московской горной академией (в лице Ивана Михайловича) о Производстве геологоразведочных и топографических работ на юго-западе Апшеронского полуострова и составлении пятилетнего плана (от 1 октября 1925 г.). Тем этот документ любопытен, что фиксирует появление избыточной, не предусмотренной сметой и штатами производственной единицы: обычная уловка Ивана Михайловича, когда под рукой не хватало организационных форм для того, чтобы по локоть влезть в захватившую его проблему. Так, несколько позже создал он при Московском отделении Геолкома, которым заведовал, комиссию по поискам уральской нефти: она должна была собрать и обобщить все сведения 6 жидких углеводородах Заволжья. «Какое отношение уральская нефть имеет к Московскому отделению?» — возмутился Геолком. Комиссию прикрыли, однако в кабинете Ивана Михайловича скопилось несколько десятков толстых папок, перевязанных тесемочками…
В письме от 4 июня 1923 года на имя Серебровского Губкин настоятельно советует продолжать опыты по установке глубинного насоса. Это приспособление позволяет эффективно извлекать на поверхность нефть. При Губкине Азербайджан превратился в своеобразный испытательный полигон новейшей техники. Иван Михайлович активно и радостно поддерживал Матвея Капелюшникова, изобретавшего турбобур. В 1923 году Капелюшников предложил первый его вариант, испытанный через два
