классной доске, и смотритель отвел его к врачу. Кстати, о смотрителе С.И. Чухновском. Он много благодетельствовал Ванюше и впредь (в предыдущей главе изображен стоящим на крыльце с папиросой; бабушка ошибочно назвала его «инспектором»); он инспектировал выпускной экзамен в поздняковской школе и, приметив талантливого подростка, удосужился навестить родителей и уговорил их прислать мальчика к нему в уездное училище. И в дальнейшем он оказывал Ивану серьезные услуги.
Чухновский отвел мальчика к врачу, и тот прописал ношение очков.
С очками герой наш приобрел вполне городской вид. А то ведь из-за деревенского облика своего (и из-за деревенского говорка; язык муромского купечества и мещанства, хотя тоже с упором на «о», более близок московскому) он немало настрадался. «Но сильные деревенские кулаки и положение первого ученика, которое я занял в уездном училище и неизменно сохранял за все время обучения, внушили должное ко мне уважение. А помимо всего прочего к концу года мою поддевку заменили пальто, одели меня в пиджак, остригли по-городскому, так что и наружностью я перестал отличаться от других ребят».
Из мелких событий отметим примирение тетушки с племянником. В воображении родственников Ванюша уже стоял за прилавком или в конторе изящно отмерял костяшки на счетах; отец мечтал о месте приказчика на окском пароходстве. Приказчик! Ого-го! И родственники закладом почитали будущего богатея.
Тетушка с матушкою приезжали навещать.
По совету того же смотрителя Ванюша поселился у школьного сторожа (два рубля в месяц). «Сторожиха готовила мне простой сытный обед». Хозяин был старый николаевский солдат. Когда в подпитии шастал он по муромским закоулкам, мальчишки осаждали его: «Дядя Михайло! Расскажи про службу». Останавливался дядя, грудь колесил натужно, подбородок угловато склонял и угрюмой спешной хрипотцой, глаза закатывая под пучкастые брови, выпаливал замысловатую старинную присягу. Впрочем, добрейший был человек. А жена его пекла чудесные пирожки с картошкой и жареным луком.
Тетушка с матушкой, приезжая, помогали сторожихе мыть полы и убирать училище.
Редко наведывался отец. Еще реже почему-то бабушка.
«Несмотря на то, что я жил в подвале, настроение у меня было самое бодрое».
Зимою Муром веселится. По Касимовской улице катание на санях. На Воеводской горе играют в снежную крепость. Пышные богослужения в Троицком женском монастыре. В почете торговые бани Тагуновых и крендельная А.И. Калинина (на ул. Московской). «Ежедневные приготовления муромских калачей и разного хлеба, тянучки, пирожного и всевозможных тортов на разные цены».
Все же к весне все надоедает. Ока разливается, и тогда от школы почитай до родительского очага можно добраться водой.
«Я чувствовал себя счастливым и мечтал о дальнейшем образовании».
В воде отражались черные ветки, золотые кресты, летящие облака.
С полой водой в город вступал простор.
Разве мы запоминаем счастливые годы?
И Губкин редко возвращался памятью к школьному порогу.
В статье «Моя молодость», из которой взяты вышеприведенные цитаты, главе «Уездное училище» отведены пятьдесят три строки.
Но вот цифровые начертания тех лет, 1885 — 1886-го, должны были потом попадаться ему часто, когда он занялся изучением Кавказа; ими помечены последние работы Абиха. И может быть, вглядываясь в цифры, ему представлялось, что как раз в те годы, когда он примерял первый в своей жизни пиджак и первую пару очков, в далекой Вене, в кресле на колесиках, влекомый тоже уже старой женой, день- деньской катался в просторном своем кабинете от шкапа к шкапу престарелый Абих, с ужасом и гордостью перебирая папки, тетради, образцы, рулоны карт… С ужасом, потому что понимал, что не успеет закончить свой геркулесов труд, и с гордостью потому, что делает и делал его всегда один.
Он и не успел, скончался в 86-м, 2 июля, в Герце.
Вдова продолжала выпускать в свет тома, посвященные геологии Кавказа, а в 1895 году издала «Письма кавказского путешественника». Они были написаны по-немецки.
Странная судьба была у этого русского ученого. Стоит рассказать о нем здесь, в этой главе, воспользовавшись хронологической увязкой.
Ванюша сидит за партой. Училище — деревянное двухэтажное здание; клен во дворе — выше трубы; ветки заглядывают в окна. Когда Иван Михайлович достиг славы и успехов (условно: после 1912 года), об Абихе принято было вспоминать как о патриархе, с тусклым почтением. «Время Абиха» казалось далеким; такова частая иллюзия. Абиха не то чтобы недооценили — его недолюбили; возможно, он сам виноват. В разное время по-разному относились к трудам Абиха. В начале 50-х годов нашего столетия, то есть через восемьдесят почти лет после смерти его, вдруг модным стало критиковать взгляды «патриарха».
Сохранилась фотография Германа Вильгельмовича. Кто-то из современников назвал его красивым. По фото (анфас ¾) этого не скажешь. Крупны надбровные дуги, нос, подбородок, морщины; выражение тяжелое; что-то в лице есть эгоистическое, одержимое, сложное. Легко вообразить, скажем, походку этого человека: быструю, устремленную; он, наверное, никогда не поджидал отставших попутчиков; нетрудно вообразить, как он ел или разговаривал, — нельзя представить его юным.
Но юность, само собой разумеется, была; и юность была блестящей. В двадцать семь лет — профессор Дерптского университета (переименованного в 1895 году в Юрьевский; ныне — Тартуский). Совершает путешествие по Италии, изучает там вулканы — Этну, Стромболи, Везувий. Возвратясь, возглавляет геологическую кафедру. Дерптский университет — один из самых древних и знаменитых в Европе. Дерпт чист, благоустроен; река Эмбах режет его. На холмах Домберг и Шлоссберг — развалины средневековой крепости, епископского замка, вилл знатных горожан. Улицы городка вымощены пятнистыми гранодиоритовыми брусками, узки, темны, поэтичны, страшноваты. Много книжных лавок и типографий. Издается восемь газет. Покойны каменные стены домов; на них отпечаток культуры и старины. Хорошо думается в таком городе и хорошо работается. (Это я к тому, чтобы яснее стало, что на что поменял Герман Вильгельмович через четыре года.)
А через четыре года случилось страшное извержение Арарата; под потоками грязи и лавы погибли село Архури и монастырь св. Якова. Арарат — вулкан, к счастью бездействующий уже сто двадцать шесть лет. (В геологическом смысле — пустяк, мгновение; давайте привыкать к геологическим понятиям.)
Художник Мартирос Сарьян рисует Арарат всю жизнь. Очертания вершины не изменились; непрерывно меняется чарующая воздушная дымка, окутывающая ее. Прозрачность воздуха удивительная; гора бывает видна за сто верст и больше. Армяне зовут ее Мазис, турки — Агри-Даг. Священная гора. Она поминается в библии. У подножий — рисовые и хлопковые плантации, выше — лиственные леса, еще выше — кустарники и альпийские луга. Кстати, смена форм растительности с высотой была впервые подмечена и описана здесь (Турнефором в начале XVIII века). По поверью, смертный не может взойти на вершину (непонятно только, на какую, их две: 5211 метров и 3960 метров). Действительно, долгое время это не удавалось. Первым поднялся русский академик Паррот с помощником Федоровым в 1829 году. За ними в 1835 году Спасский-Автономов. Третьим был Абих.
Герман Вильгельмович приехал в Тифлис 24 февраля 1844 года, намереваясь описанием последствий извержения дополнить свою монографию о вулканах. Спустя несколько месяцев ректор Дерптского университета получил немногословное письмо от своего профессора геологии. Оно содержало отказ от кафедры, от профессуры; Абих не испрашивал ни совета, ни средств. Одному — что ему делать в дикой стране?
«Он пользовался всяким случаем, чтобы проникнуть в малодоступные местности, часто следовал за русскими войсками и все более и более покорял Кавказ для науки, пока не завоевал его окончательно». (Из отзыва о деятельности Абиха, подписанного академиком Ив. В. Мушкетовым и Ф.В. Шмидтом.)
25 марта 1845 года граф Михаил Семенович Воронцов двинул походом на аул Дарго, резиденцию Шамиля. Путь лежал через непроходимые Ичкерийские леса. В арьергарде, сопровождаемый вестовым, ехал Абих. Он собирал минералы, описывал обнажения под свист пуль — не в фигуральном, а в самом натуральном смысле. За поход, правда не достигший поставленной цели, граф был произведен в княжеское достоинство; Абих же не получил ничего.
Но что хотел он получить? Перед ним возвышались непонятные хребты. Ни один человек не знал даже направления их. Очаровательные долины стлались перед ним. Что в их недрах? Громадная тайная
