занял, того не отдаст». Совершенно таков был Наполеон.
Но дело еще и в том, что российский император, отдавая Працен, не знал, что он теряет, а Наполеон, получая Працен, знал, что он приобретает
Тем не менее, какое-то недолгое время у Ланжерона теплилась надежда, что катастрофу можно хотя бы отдалить, именно отдалить, ибо он ясно видел неспособность российского генералитета одолеть Наполеона. «Они тут так неповоротливы — где им справиться с этим авантюристом, с этим хитрюгой, мысль которого скачет как ртуть», — сердито думал Ланжерон, поднимаясь из лощины к Працену.
Колонна генерала Коловрата, соединяясь с полками Ланжерона, двинулась назад к высотам и открыла огонь, однако из-за большого расстояния пули не долетали до французов. Тем временем гренадеры из корпуса Сульта, не сделав ни единого выстрела, что было необычно и страшно, приблизились к русским на расстояние ста шагов и открыли беглый огонь, разивший наповал.
Французы строились в цепи (резервы подводились постоянно) и усиливали натиск. Остатки колонны Коловрата и потрепанные ланжероновские полки составляли около пятнадцати тысяч человек. Против них действовали две трети наполеоновской армии (это примерно пятьдесят тысяч человек). О возвращении колонны на Працен нечего было и думать.
Внутренне содрогаясь от бешенства, Ланжерон стал отводить свои полки, а Коловрат решил драться до последнего, хоть это и было чистейшее безумие. И его колонна вся полегла у подножия высот.
Собственно, возможность для спасения была. Ежели бы генерал Буксгевден со своей армией не топтался на месте, а попробовал бы продвинуться вперед, а еще лучше было бы, ежели бы он попытался нанести удар по корпусу маршала Сульта, действовавшему со стороны Праценских высот, все могло сложиться иначе. В результате не только была бы сохранена колонна Коловрата — Милорадовича, но, возможно, был бы предотвращен полный разгром русских и австрийцев.
Но Буксгевден вообще был нетороплив, нерешителен, и, кроме того, он никак не хотел содействовать успехам Ланжерона, не хотел приходить к нему на помощь и в душе желал, чтобы три полка, уведенные Ланжероном под Працен, там и остались и чтобы этот французик вернулся ни с чем.
И что же получилось? Сульт, покончив с колонной Коловрата — Милорадовича, установил на высотах 42 орудия и при поддержке артиллерийского огня начал атаку армии Буксгевдена.
«Его неповоротливость слишком дорого обходится России, — думал граф Ланжерон, бредя под градом ядер к деревеньке Аугест. — Форменный осел! Он теряет армию только потому, что не захотел прийти на помощь Коловрату — Милорадовичу и… мне. Горе-вояка! Амбиции ему совершенно затемнили мозги. Но почему мы все теперь должны расплачиваться за это?».
Войска Буксгевдена были отрезаны от главных сил и, под непрестанными атаками неприятеля и картечным огнем, метались из стороны в сторону, пытаясь вырваться из окружения. Буксгевден еще не сразу сообразил, что полностью окружен. А когда, наконец, понял это, то отдал совершенно безумный приказ о разделении своих сил. «Он, действительно, сошел с ума», — крикнул в ярости Ланжерон своим опешившим адъютантам, — «или хочет погубить всех нас. Только помешанный может отдавать такие приказы»
Часть войск отступила назад, а основные силы повернули направо и попытались прорваться на север. Остатки войск генералов Ланжерона и Дохтурова отходили к деревне Аугест, окруженной прудами и плотинами, которые, кстати, вовсю. Обстреливались батареями французов. Деревню, тем не менее, удалось занять. Но потом подошла дивизия Вандама и отбросила русских к замерзшему озеру Сачан.
Для прикрытия отступления между озерами Сачан и Мениц русские заняли Тельниц и поставили там Ново-Ингерманландский полк.
Ланжерон смог увести своих через деревню Тельниц, а Дохтуров решил прорываться по льду озера. Он не раз водил горстку своих солдат в рукопашную, пытаясь прикрыть ретираду.
Началась страшная, дикая переправа. Под тяжестью тысяч обезумевших людей мост через озеро рухнул, да это и понятно, ведь был он достаточно ветхий и довольно узкий.
Тогда остатки дохтуровских отрядов пытались прорваться по льду и по дамбе между озерами Зачан и Мониц.
Наполеон приказал выдвинуть батарею и открыть огонь ядрами по льду. От тяжести тысяч человеческих и лошадиных тел и от пушечного огня лед треснул, и люди и животные стали падать в ледяную воду.
Над озером стоял какой-то немыслимый, адский рев ужаса, отчаяния, боли. Раздавались стоны, всхлипывания уходящих под воду людей. И еще был сухой треск ядер, прорубавших лед. Когда рев на какие-то мгновения прекращался, то ломающийся в разных местах лед был слышен очень явственно и напоминал жуткий зубовный скрежет.
Все это напоминало френетическую готику — литературу ужасов, но Ланжерону в этот момент было не до литературных ассоциаций.
Он знал, что у озера происходит самая настоящая бойня, дикая и кровавая, но, прежде всего, он думал о спасении своего отряда, а еще о том, что этот человек, его командующий, дал возможность врагу окружить себя буквально со всех сторон, что он погубил свою армию нерешительностью, военной несообразительностью и неумением предугадывать ход противника, неспособностью и нежеланием его понять.
И еще думал Ланжерон, ведя свой отряд под градом ядер: при этом, будучи обласканным императором, он, видимо, считает себя правым, и не только он — его еще наградят (в самом деле, за Аустерлиц генерал от инфантерии Буксгевден получил орден св. Владимира второй степени) вместо того, чтобы разжаловать в рядовые и навсегда, именно навсегда запретить командовать даже взводом солдат. Вообще острое чувство произошедшей огромной несправедливости — это было ужаснее и пострашнее пролетающих ядер.
О российском императоре, которого он тогда считал своим другом, и его значительной доле участия в этой несправедливости граф старался сейчас не размышлять, насколько это было в его силах. Но перед глазами у него стояло лицо императорского любимца Пети Долгорукова («наглого молокососа», как он говорил), и волна ярости поднималась в нем все сильнее.
Наполеон одержал при Аустерлице сокрушительную победу. Причем, с российской стороны, в частности, пострадала колонна, которой командовал граф Ланжерон. Из-за медлительности генерала Буксгевдена и не отступившего, ему не удалось совершить обход французской армии. Будучи не поддержанным Буксгевденом, он был наголову разбит при атаках Праценских высот и с большим трудом отступил к деревне Аугест, так как французы зашли ему в тыл.
Александр I был в бешенстве из-за поражения русской армии и хотел поначалу свалить значительную волю вины на Ланжерона, дабы спасти репутацию нескольких своих фаворитов, нашептавших ему план сражения.
«Император — писал генерал Ливен Ланжерону — не доволен Вашими распоряжениями, но, щадя вашу чувствительность, позволяет вам просить об увольнении от службы». Однако гнев Александра I продолжался не долго, и уже 12-го апреля 1806-го года, в виду продолжавшейся войны с Наполеоном в Пруссии, Ланжерон был назначен состоящим в армии, но деятельного участия в этой войне не принимал.
