За ужином, в коем принимали участие и пленные генералы Пакто и Аме, генерал- адъютант Волконский, не в силах скрыть изумление, спросил:
— Ваше величество, зачем вы сделали это? Вы ведь рисковали своей жизнью…
Александр Павлович обворожительно улыбнулся и, чуть помедлив, весомо сказал, показывая взглядом на пленных:
— Я хотел пощадить их.
И тут же перевел взгляд на Ланжерона, но он уже был явно укоризненный.
Граф промолчал. Да и что тут можно было возразить? — «Ваше величество, я тоже люблю и жалею французов». Император сделал хитрый ход. Парировать было нечем. Но, уже укладываясь, Ланжерон все-таки выдвинул перед адъютантом свою версию событий:
— Государь не желал моей победы при Фер-Шампенуазе.
Полковник Теребенев понимающе кивнул.
Император Александр выбрал для себя и своей свиты в качестве места ночлега замок Бонди, находившийся в семи верстах от Парижа. Ланжерон со своим корпусом шел прямо на Париж. Мармон и Мортье, отойдя от Фер-Шампенуаза, подошли к Парижу с. южной стороны. Произошло это 17-го марта 1814-го года. В этот же день российский император прибыл в замок Бонди и с большим удобством там устроился.
18-го марта 1814-го началось сражение за Париж. 19-го марта он капитулировал. Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр объезжал войска, расположенные вблизи Бельвиля и Шомона, и поздравлял их с победой. Он весь сиял. Лицо его светилось нескрываемой радостью. Действительно, город почти весь был взят, но на монмартрских высотах стояли артиллерийские батареи, и они стреляли. Переговоры шли, император поздравлял, а батареи продолжали стрелять. И вдруг канонада смолкла. Воцарилась тишина. Париж замер. Граф Ланжерон во главе ударной колонны захватил высоты Монмартра, занятые остатками корпусов маршалов Мюрата и Мармона, составлявшими около двадцати пяти тысяч человек. Французы оборонялись исступленно: пока они сохраняли контроль над высотами, Париж нельзя было считать захваченным.
На следующий день при въезде в столицу Франции император Александр подъехал к головной колонне корпуса графа Ланжерона. Граф стоял, окруженный своими адъютантами. Он им о чем-то рассказывал. Они, утирая невольные слезы, дико хохотали. И вдруг смех резко оборвался — адъютанты заметили стремительно подбегающего императора. Ланжерон резко обернулся, но Александр уже стоял рядом.
Он лукаво и одновременно торжественно улыбался. В руке его было что-то зажато. Лица адъютантов все еще были неестественно вытянуты. Ланжерон смотрел спокойно, но выжидательно.
— Mr. le Comte (господин граф) — сказал император, прямо глядя в выразительные зеленовато-карие глаза Ланжерона: он хотел найти в них волнение, но не находил его и был явно разочарован.
Все так же глядя графу в глаза, ни на миг не отрываясь от них, Александр разжал руку — на ладони его оказался орден Андрея Первозванного. В лице Ланжерона не выразилось буквально ничего, но по лицам адъютантов пробежала легкая дрожь.
Уже не столь лукаво, но по-прежнему торжественно император продолжал:
— Vou avez perdu cela a la hauteur de Monmartre, et je l’ai trouve (aы потеряли это на высоте Монмартра, а я это нашел).
Граф Ланжерон вполне оценил императорский каламбур — он вздрогнул от нанесенного ему оскорбления. Граф отлично понял изящно упакованный садистский выпад императора, который ясно дал понять, что награждает, но за предательство, за предательство Франции, награждает за то, что французский аристократ помог русскому императору.
Ланжерон сухо, сдержанно поблагодарил Александра и отошел к адъютантам. Они стали поздравлять его. Граф взглянул на них зло и сердито и вдруг увидел на их лицах искреннюю радость — они ничего не поняли.
После семидневного пребывания в окрестностях Парижа, Ланжерон с войсками двинулся обратно в Россию и получил командование четвертым пехотным корпусом, стоявшим в местечке Дубна Волынской губернии, а затем получил под свое начало еще и шестой корпус.
В апреле 1815-го года Ланжерон снова выступил в поход. Он вел колонны из IV и VI пехотных корпусов. Граф дошел до Эльзаса и Лотарингии, где ему была поручена блокада нескольких французских крепостей. Битва при Ватерлоо сделала излишним дальнейшее продвижение русских войск по Франции.
10-го ноября 1815-го года Ланжерон назначается заместителем герцога Ришелье по управлению Новороссийским краем — херсонским военным губернатором и одесским градоначальником, а когда Ришелье возвращается во Францию, вызванный туда Людовиком XVIII, то Ланжерон еще становится гражданским губернатором Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерний, а также главнокомандующим бугскими и черноморскими казаками.
Картинка. ЗАГАДКА БАШНИ «КАВАЛЕР»
С дачи графа Ланжерона на дачу отправлялись обычно морем. На гребном ялике плыли с ланжероновского берега к сходням гавани. Отсюда уже виднелась на холме колоннада театра, построенного по образцу древнегреческого храма.
Майский вечер в Одессе в 1820-м году был теплый и удивительно нежный. Граф стоял рядом со своим адъютантом князем Римским-Корсаковым, который вел ялик, и что-то очень оживленно ему рассказывал:
— Князь, вот вы говорите о роли Кутузова при взятии Измаила, которая, между тем, была чисто отрицательная в турецкую компанию. Вообще про штурм Измаила теперь пишут и говорят много самой разнообразной чепухи, совершенно не зная многих исторических фактов и, собственно, не желая их узнать.
Князь почтительно кивнул. Ланжерон продолжал горячо доказывать — он не встречал сопротивления, но при этом пылал и вулканизировал:
— Понимаете, Андрей, при штурме Измаила главную задачу должен был решить флот, и вот почему. В западном углу крепости высилась каменная башня — «Кавалер». Установленная на ней артиллерия господствовала над местностью. Не взяв «Кавалер», овладеть крепостью было невозможно. Атака Кутузова на «Кавалер» с суши захлебнулась. «Кавалер» был взят с Дуная казаками под командованием Головатого и гренадерами Эммануила де Рибаса и под общим руководством Иосифа де Рибаса, который первым ворвался на «Кавалер», что как раз и решило исход штурма. А вот выделять де Рибаса не спешили — Потемкин боялся, что великую, сокрушительную победу припишут иностранцу. Вот так-то, милейший.
Изящная колоннада театра вплотную приблизилась. Казалось, вот-вот и ялик въедет прямо в театр.
Ланжерон явился не только преемником, но и действительным продолжателем дел своего соотечественника и друга, герцога Ришелье, который передал ему все свои бумаги и предположения о дальнейшем развитии юга России.
