стороны недалекого города, невнятное бормотание радиоприемника, доносившееся невесть откуда, и голоса явно с пьяными интонациями то ли спорящих, то ли восторгающихся друг другом людей. Из всей этой сложной мешанины голоса больше всего заинтересовали меня, потому что доносились они с другой стороны здания; возможно, со двора за решетчатыми воротами.
Еще раз напомнив себе самой, что отсутствие собачьих звуков вовсе не гарантирует безопасности, я обогнула псарню и, почти крадучись, направилась к воротам в бетонном ее ограждении. Отсюда разговор слышался яснее.
– Напоминаю тебе, Алексаша, в последний раз. Избавляться от костей твоя пер-регр-р-р... прер-р- рогатива. Будь любезен к утру сделать все как полагается! Чтобы никаких мешков с поганью в гараже не осталось!
Узнаю. Это явно мохнорылый. И пьян не чересчур, если с «прерогативой» справился.
– Но ты мне поможешь, Сергей Иванович! Имей совесть, в конце концов!
Увещевал Сергея Ивановича толстый, престарелый тип, прохлаждавшийся на морозе в одной рубашке и штанах, застегнутых под большим, отвисшим брюхом. Алексаша обнимал мохнорылого за плечи и едва не прижимался щекой к его лицу. На ногах оба стояли нетвердо, покачиваясь и поддерживая друг друга. Собак, к великому моему облегчению, видно не было.
– Э, нет! – Сергей Иванович повел вытянутым вверх указательным пальцем перед носом Алексаши. – Каждому свое!
– Бессердечный ты человек! – проговорил тот с чувством и отшатнулся от мохнорылого.
Потеряв опору друг в друге, оба колыхнулись в разные стороны и, переступив ногами в поисках равновесия, разошлись вовсе, причем Сергей Иванович уперся руками в стену, а Алексаша оказался лицом к воротам. Увидев меня, медленно идущую по двору, он попытался выпрямиться, шагнул назад и, ухнув ночным филином, кратко и тихо матюкнулся.
– А? – не понял его мохнорылый.
– Баба!
– Кто? – возмутился мохнорылый.
– Она!
Алексаша указал на меня рукой и едва не свалился, так его шатнуло.
Наша встреча состоялась под единственным на весь двор фонарем. Я была уже возле них, когда Сергею Ивановичу после многих усилий удалось наконец повернуться. Его выпученные глаза были подобны разноцветным стекляшкам, и я усомнилась в том, что он способен узнать кого-нибудь, кроме своего собутыльника. Но я ошиблась.
– Эта... – челюсть его отвисла от запоздалого удивления. – Она... Она баба опасная! – И он защищающимся движением вскинул вверх руку.
Алексаша пребывал в более беспечном настроении.
– Иди ты! – проговорил он умильно и обратился ко мне тоном опытного ловеласа: – Вы к нам? Какая радость! Мы вас милостиво просим!
Он даже на ногах стал тверже держаться. Удачно выполнил полуоборот и с изящным поклоном гостеприимным жестом указал мне на дверь в воротах.
– Пошли, милостивцы!
Я открыла для них дверь и придержала ее, пока псари перебирались через высокий порог. Следом за ними вошла сама.
Мохнорылый обернулся и сказал что-то шепотом настолько секретно-тихим, что его никто не расслышал.
– А? – откликнулся толстый так, что по пустому гаражу гул пошел.
– Мешок!
– Где? – не понял Алексаша.
– Мешок убери с глаз долой! – не выдержав, взвизгнул Сергей Иванович.
– А-а!
Алексаша иноходью заспешил в комнату и через секунду появился в ее дверях, легко держа в руке обычный картофельный мешок, наполовину заполненный чем-то, распирающим грубую ткань изнутри острыми углами, и с бестолковостью несмышленыша спросил у Сергея Ивановича: – Куда это?
– К черту! – послышался ответ.
– Понял! – отрапортовал Алексаша, широко шагнул, зацепился ногой за порог комнаты, взмахнул мешком и рухнул плашмя на цементный пол. Падение было ужасным! Мешок отлетел под наши с мохнорылым ноги, и содержимое его вывалилось наружу.
– Сейчас!
Сергей Иванович, не обращая внимания на оставшегося неподвижным Алексашу, довольно расторопно опустился на четвереньки и, ухватив кусок позвоночника с торчащими из него в стороны огрызками ребер, неверным движением попытался запихнуть весь этот ужас обратно. Но красно-белая кость зацепилась за мешковину. Я почувствовала, как у меня под шапочкой зашевелились волосы. Чуть поодаль – но вот она, совсем рядом – лежала на сером полу костяная, сложно изогнутая пластина. И ни за что не определить бы мне с первого взгляда, что это такое и к чему относится, если бы не глаз, дико выпученный от отсутствия век и мертво смотревший прямо на меня.
Мохнорылый справился с позвоночником, схватил фрагмент черепа, забросил его в мешок и пополз в сторону, подбирая с пола разлетевшуюся в стороны прочую костяную мелочь.
Я постаралась быстро взять себя в руки, испытывая странное ощущение, будто желудок при этом движении оттянулся, как резиновый, книзу, придавив собою внутренности, а потом, будто отпустило его, подпрыгнул к самому горлу и застрял в не предназначенном ему месте жестким, пульсирующим комом.
До двери я не дошла. Не успела. Возле нее согнулась в три погибели и, подчинившись желудочному бунту, извергла из себя все свои бутерброды, приготовленные с такой любовью. На какое-то время это меня отвлекло от только что пережитого кошмара, поэтому, когда удалось выпрямиться, опираясь рукой о деревянную обшивку ворот, от страха я уже отошла, а до злости еще не добралась.
– Вот оно что! – пробормотала хрипло себе под нос, еще не до конца понимая, что тут творится на самом деле.
Предельно ясно одно: кости в мешке – человеческие останки, оказавшиеся не по зубам здешним чудовищам.
Окружающая меня серость, тусклый свет, уродливые, пьяные подонки и останки сожранного собаками человека... Преддверье ада, по-иному и не скажешь.
Я обернулась – мохнорылый осклабился в жалкой, заискивающей улыбке, стоя на коленях над наполненным вновь мешком. Как ни было плохо мне в этот момент, но на его необыкновенную, синюшную бледность не обратить внимание я не могла. Второй лежал по-прежнему задом кверху там, где свалился, но уже пытался шевелиться, скреб по полу руками и колыхался всей своей жирной тушей.
– Туда! – прохрипела я и указала Сергею... как его, Ивановичу на дверь в комнату.
– Что? – совсем трезво, быстро спросил он и расплылся губами еще шире.
– Иди туда! – повторила я, чувствуя, как с просыпающейся злобой быстро возвращаются силы.
– Ага, прям сейчас! – При всей бледности его хватило на издевку. – Что вы такое говорите?
Он нелегко поднялся и, прихватив мешок, с неожиданной резвостью бросился мимо меня к двери в воротах. Я остановила его боковым ударом ноги в грудину. Мохнорылый всхрапнул, застонал и попятился, прижав обе руки к ушибленному месту. Но не упал, а, пошатнувшись, уже бездумно шагнул вперед. Может, причиной тому был мешок, оставшийся валяться возле двери? Сдержав себя, чтобы не лишить его сознания, я ладонью жестко двинула его в лоб. На сей раз на ногах он не удержался, хлопнулся на задницу и завалился на бок, но тут же перевернулся, поджав под себя колени. С карачек я подняла его за шиворот и швырнула в сторону комнаты.
– Туда, я сказала!
Достав руками косяк, он с трудом переступил через тело приятеля и скрылся с глаз. В комнате грохнул опрокинутый стул и заскрипел топчан от плюхнувшегося на него тела.
Нагнувшись над вяло шевелящимся толстяком, я добавила ему покоя – ребром ладони, несильно, расчетливо стукнула его по основанию черепа. Тело Алексаши слабо дернулось и обмякло.
