крестьянину не хватало совершенно на элементарное пропитание, то все 90 процентов страны заняты были в сельском хозяйстве. Рынка рабочей силы не было. Поэтому и получились приписные крестьяне, которые к заводам прикреплялись. Иного рычага политического развития для России не было. Только вот развития вот этого жестокого крепостного права.
Сванидзе: А освободить крестьян. А освободить крестьян?
Артамонов: Как, как?
Кургинян: Николай Карлович, а Вы знаете эту гениальную фразу, когда крестьяне при Александре II, великом человеке, спрашивают: «А как мы будем свободны? А земля?». А земля, говорят, будет наша. «Давай, говорят, лучше земля будет наша, а мы будем — твои». Потому что они понимают, что их — на голодную смерть. Отобрать — это у правящего класса эпохи абсолютизма, ну, значит, быть казненным на дыбе!
Сванидзе: Ну, исходя из этого, я с Вами согласен, что таковы могли быть позиции. И были позиции крестьян на протяжении веков. Но тогда, исходя из этого, лучше вообще не отменять крепостное право.
Кургинян: Нет. Когда развиваются производительные силы, и создаются условия для прихода капитализма, их надо немедленно освобождать. И самое большое преступление власти, что она это не сделала. Самое большое преступление в российской истории. Но эти условия к эпохе Петра — ну всем очевидно — не были сформированы.
Артамонов: У России не было золотых рудников, как у Испании. Россия не имела такой торговли, как Голландия. Она не имела колоний, как Англия. И только единственно из крепостного крестьянства можно добывать вот это вот средства для дальнейшего развития.
Сванидзе: Тридцать секунд добавляю Вам.
Артамонов: Действительно, очень чудовищный пресс на крестьянство был — это я согласен. Но, например, такая вещь, как солдаты. Ведь солдаты, по сути дела, стали сословием. Человек, который поступал…
Сванидзе: Рекрутчина была.
Артамонов: …он не становился уже крепостным. Он уже становился свободным человеком в армии. И он считал себя выше крестьянства — любой солдат. То есть сословие получалось. И даже его дети освобождались от крепостного права.
Кургинян: И офицером он мог стать.
Артамонов: Да и офицером — в «Табели о рангах».
Сванидзе: Спасибо. Прошу Вас. Сторона обвинения, вопрос свидетелю защиты.
Млечин: Вы сами говорите: крестьяне большую часть времени свободны были. Так зачем же их закабалять? Что ж им не дать…
Артамонов: Где?
Млечин: Не заняты трудом, да? Вы же сами сказали, большую часть года они не заняты трудом в поле.
Артамонов: Нет-нет. Вы не правильно меня поняли.
Млечин: А? Уточните.
Артамонов: Они до предела были заняты добыванием необходимых средств к существованию.
Млечин: Но не зимой? Вы говорили, по-моему?
Артамонов: Всё время! Зимой уже отходные промыслы были.
Млечин: Вот! Так зачем же было их закабалять, вместо того чтобы дать им возможность зарабатывать? Ну когда это крепостной труд был лучше свободного? Что ж тут хорошего?
Артамонов: Отхожие промыслы получили своё максимальное развитие уже только во второй половине XVIII века…
Млечин: Да я не про отхожие промыслы говорю! Я говорю про крепостничество! И Вы так легко об этом говорите: ну да, пресс стал тяжелее. Основная часть России — это крестьяне, это почти все население. Вот это есть Россия! Вот это есть русский народ! И он закабален! Ещё хуже! И Вы это в заслугу ставите Петру?
Артамонов: Это тяжелый путь России. Это, по сути дела, подвиг русского народа был совершен.
Млечин: Да зачем же? Он не хотел такого подвига! Почему же он должен был так мучиться-то?
Артамонов: Нет, нет, нет.
Млечин: Их что… можно, я крепостным буду? Император своей волей заставил! И Вы называете это достижением? Теперь, Вы сказали по поводу армии, что солдат становится свободным. Служба бессрочная, это называется свободой?
Артамонов: Да.
Млечин: Велел клеймо ставить на руку, чтобы угадать, который рекрут беглый.
Артамонов: Верно-верно.
Млечин: И замечательный, значит, указ от 1724 года.
Сванидзе: Двадцать секунд даю, на всё про всё, на вопрос и ответ, Леонид Михайлович.
Млечин: Очень коротко. Такие вечные квартиры для полка. То есть, ты не только служишь, а ты живешь здесь. Значит, жену тебе подберут из местных, чтобы ты вообще никуда не делся. И Вам нравиться такое развитие, Вы называете это свободным? Это еще хуже крепостничества!
Артамонов: Солдат считал себя, когда попадал в деревню крестьянскую, он считал себя чуть ли не барином. Он был, по сути дела, господином там. И в первые годы службы рекруты бежали в массовом порядке. Но потом они втягивались в эту лямку служебную и чувствовали себя, по сути дела, таким же сословием, условно говоря, как казачество.
Сванидзе: Спасибо. Так, прошу Вас, Леонид Михайлович, Ваш тезис, Ваш свидетель.
Млечин: Так. Благодарю Вас. Если можно, Андрей Михайлович Буровский, профессор, доктор исторических наук, автор книги о Петре. Давайте, как Вы считаете?
Сванидзе: Как Вы считаете что, Леонид Михайлович? Какой вопрос?
Млечин: Мы обсуждаем последний вопрос, если я не ошибаюсь — стала ли Россия европейской державой? Вот этот вопрос я и переадресую.
Буровский: А это очень провокационный вопрос. Потому что само понятие «европейская» сейчас в России используют, во-первых, оценочно. То есть, «европейское» — то, что мне нравится, то, что считаю хорошим. А во-вторых, это такая, как бы знак качества: европейское, значит хорошее. Если Петр привел любой ценой, неважно какой ценой, Россию в Европу — он хороший. Не привел — это уже хуже. Или плохой, вообще. Давайте уточним, что такое Европа. Обычно используют признак этнографический. Вместо сарафанов — платья в талию, в зубах трубка, немецкий кафтан, а не русский — уже Европа, да? Отказываюсь признавать всерьез. В Голландии железных руд нету. Там выплавить чугун при всем желании не могли. В Англии тоже. Но 80 % чугуна, произведенного в России Демидовыми, ввозилось в Англию. Из этого скверного, негодного чугуна, где свободные, подчёркиваю красным карандашом, лично свободные британские мастера выплавляли хорошее железо, которое шло потом в Россию обратно. В этом смысле, Петр, независимо от количества мануфактур, пушек, количества штук сукна и мачтовых… там, с парусами, совершил страшное преступление перед своим народом. Народом европейским по духу. По сути.
Сванидзе: Десять секунд.
Буровский: Хорошо. Народом, вечно борющимся со своим то деспотическим, то демократическим государством. Петр совершил страшное преступление, создав жуткую восточную деспотию. Вопреки которой русский народ прожил 150 лет своей истории и вопреки которой остался европейским народом.
Сванидзе: Спасибо.
