совместное с производителем пользование всеми средствами производства страны. И, хотя западная пресса объявляла о «введении в СССР рыночной экономики» раз десять при Горбачеве (и раз пятнадцать после него), в реальности ни о каком «капитализме» и речи не шло (да и сейчас не идет). Горбачевские «реформы» в экономике никогда не пошли дальше поощрения кооперативов, семейных и бригадных подрядов, под конец — даже акционерных обществ, при одновременном уменьшении роли партии в распоряжении собственностью за счет снижения роли Госплана, центральных министерств и общего партийного контроля за производством на местах. В 1989 году с отчаяния заговорили об «индивидуальной трудовой деятельности» (кустарном промысле), но о легализации частной собственности и не помышляли. Любимым лозунгом Горбачева, вплоть до его отставки, было: «придать социализму второе дыхание».
Стоит ли удивляться, что вся эта переустройка не вызвала ни малейшего энтузиазма у рядового работяги? Сколько бы ни мудрили ученые господа, а он-то знал, что пока дело не его — толку не будет. Совместное с партией «пользование средствами производства» его явно не устраивало: и «партнерство» получалось слишком неравное, и репутация у «партнера» слишком скверная. Зато «теневая экономика», уже и так сильно спаявшаяся с партийными структурами, бурно расцвела в этих новых формах. Возникавшие кооперативы были в основном «посредническими», т. е. «перераспределявшими» социалистический продукт на частный рынок. В результате коррупция превратилась в норму, дефицит товаров стал еще больше, очереди к пустым прилавкам — еще длиннее, а тенденция партии к раздроблению и образованию региональных мафий только усилилась Этому же способствовали попытки децентрализации управления хозяйством, поощрявшие рост экономической автономии: вместо улучшения возникал управленческий хаос, а местная власть, спекулируя на извечных националистических настроениях своих республик, стремилась обрести бльшую политическую независимость.
Но, если эти «реформы» оказались явно недостаточно радикальны для оживления экономики, они были слишком радикальны для политической системы Даже ленинский НЭП сильно подорвал партию, вызвав массовый выход из нее, а уж 60 лет спустя и партия стала другой (гораздо менее идейной и более бюрократической), в то время как доверия к ней у населения не осталось совсем К тому же за эти десятилетия вырос гигантский аппарат управления, вовсе не желавший расставаться со своей функцией «распоряжения», а подавляющее число предприятий в стране было фактически убыточным, жившим за счет дотаций и субсидий из центра. Их уже нельзя было «перестроить», оставалось только закрыть, выбросив на улицу десятки миллионов рабочих И, как ни мудрила партия, как ни крутилась, а уйти от этих проблем, свалив их на чьи-то плечи и оставив себе лишь «контрольный пакет» владельцев, им не удавалось.
Для решения этой проблемы приступили весной 1989 года к последней фазе «реформ»: к «советизации», то есть к переносу центра власти в советы. На бумаге опять все выглядело разумно и вполне по-марксистски: коли «правящий класс» решил поделиться правом собственности на средства производства с другими, он должен делить с ними и власть. Проще говоря, нельзя было рассчитывать на стабилизацию положения, не расширив социальную базу власти. Да и звучало все это очень по-ленински, возрождая лозунг «Вся власть Советам!» Но то, что казалось разумным в теории, обернулось катастрофой на практике: выборы на Съезд народных депутатов, как и последующие выборы в советы иных уровней, несмотря на все хитрые процедуры «выдвижения», «отбора» и «регистрации» кандидатов, несмотря на гарантированную законом треть мест для партийной номенклатуры и полный контроль средств информации, были полным провалом партии Повсеместно, где удавалось пробиться «альтернативным» кандидатам, народ голосовал за них, выражая свое полнейшее недоверие КПСС, если не сказать — ненависть к ней. Сама эта избирательная кампания впервые за 70 лет дала толчок политической активности населения, расшевелив запуганных десятилетиями террора людей, и вместо восторженного: «Вся власть Советам!» — у них вырвалось: «Долой коммунистов!» В известной степени эксперимент удался лишь на низшем уровне, где обкомовское и райкомовское начальство просто пересело в кресла предисполкомов местных советов, да и то это удалось только в провинции, но не в крупных городах.
В сущности, партийная «перестройка» кончилась в 1989 году, убедительно доказав, что социалистические утопии себя изжили. У них не осталось сторонников нигде, кроме Запада, а попытка их внедрения повсеместно приводила к потере контроля над экспериментом. Стоило лишь убрать колючую проволоку вокруг социалистического лагеря, как лагерники начали разбегаться. Первыми сквозанули восточноевропейские братья, похоронив этим самым идею «конвергенции» Европы в «общий социалистический дом». За ними потянулись республики СССР, где избранные с большой помпой республиканские Верховные советы первым делом проголосовали за «суверенитет» своих республик. Да и в самой Москве, где всеми правдами и неправдами удалось сохранить на Съезде народных депутатов «агрессивно-послушное большинство» (по выражению Юрия Афанасьева), подлинными народными избранниками были чудом пробившиеся 20 % «альтернативных депутатов». За ними не стояли ни партийные, ни финансовые структуры, ни общесоюзные организации — ничего, кроме народной воли. Но именно они были главными героями драмы, за которой неотрывно следили по телевидению сотни миллионов людей. Съезд как высший законодательный орган страны не сделал ничего значительного, но он имел колоссальное просветительное значение, впервые показав людям существо режима в неприкрытом виде. Разбуженные этим невиданным зрелищем, зашевелились народные толщи — забастовали шахтеры, усилились национальные движения в республиках. И хоть шахтеров кое-как удалось успокоить пустыми обещаниями, но угроза возникновения «Солидарности» в СССР продолжала висеть над страной. К концу 1989 — началу 1990 года страна была уже неуправляема, а стихийное народное движение грозило объединиться в требовании отмены монополии политической власти КПСС Горбачевским «перестройщикам» ничего не оставалось, кроме как подчиниться этому требованию, отменив статью 6-ю конституции, формально закреплявшую эту монополию.
Словом, если произошедшее и можно назвать революцией, то это была революция «снизу», случившаяся не благодаря, а вопреки Горбачеву и его подельникам. То, что планировалось как вполне умеренные, внутрисистемные изменения, вышло из-под контроля и переросло в революцию, обнаружив изначальное и несовместимое расхождение между намерениями вождей и чаяниями народа. Вожди слишком поздно это поняли, но уже начиная с 1990 года и до самого их падения все их усилия были направлены на то, как бы остановить цепную реакцию.
Первые попытки как-то затормозить процесс, особенно распад СССР на независимые республики, начались еще в 1989-м кровавым подавлением мирных демонстраций в Тбилиси и не менее кровавым стравливанием национальных меньшинств с основным населением (в Абхазии, Осетии, Нагорном Карабахе, в Сумгаите). Затем последовали военная операция в Баку и нагнетание обстановки в Прибалтике, где русские переселенцы использовались в качестве инструмента имперской политики. Сейчас уже никто не сомневается, что так называемые «этнические конфликты» были спровоцированы Москвой, действовавшей по старой имперской формуле — «разделяй и властвуй». Но, хотя эта откровенно преступная политика оставила в наследство стране затяжные и порою неразрешимые конфликты, остановить распада империи она уже не могла. Спровоцировать конфликты было легко, а контролировать невозможно.
В самой же России и попытка контролировать процесс через фиктивные «партии», созданные специально для этой цели КГБ, и инфильтрация самостоятельно возникавших политических организаций дала лишь временный успех. Этот «социалистический плюрализм», как и его исторический прототип дореволюционная «зубатовщина», — только способствовал дальнейшей дестабилизации. Как профсоюзники Зубатова кончили тем, что устроили революцию 1905 года, так и гебешно-горбачевские «плюралисты» по мере роста поляризации общества оказались перед выбором: либо остаться за бортом движения, либо идти на конфронтацию с режимом. Мало кто рискнул разоблачить себя и поддержать власть. К концу 1990 — началу 1991 года требование отставки коммунистических властей стало настолько единодушным, что его поддерживали, кажется, даже сами коммунисты.
Впрочем, большинство партийных руководителей к тому времени было уже в основном озабочено проблемой личного выживания, а процесс партийной «приватизации» приобрел характер панического бегства. Проследить, где осели все эти «партийные миллиарды», а с ними — и существенная часть западной помощи СССР того времени, практически невозможно, как невозможно проследить все запутанные связи международного отдела ЦК и КГБ с западными организациями и отдельными политиками. Тем более что после провала путча в августе 1991 года загадочным образом выпрыгнул из окна своей квартиры управделами ЦК Н.Кручина и то же самое сделал его предшественник на этом посту А.Павлов — два человека, непосредственно распоряжавшиеся партийной собственностью и финансами во времена
