трудно другого выбора. Но ведь и весь «цвет нации», вся интеллектуальная элита оказалась не лучше, в критический момент испугавшись своего народа больше чекистской расправы. Заныли, заскулили:
«Ах, не приведи Господи русский бунт… Ах, будут, танки под окном…»
«Это, может, из Кембриджа кажется, что как только все заводы остановятся, так с неба булки посыплются, — не постыдилась поучать меня какая-то шибко интеллигентная дамочка, не видавшая в своей жизни ничего страшнее партийного выговора. — Но мы-то — отсюда — прекрасно видим, что это не скачок в „царство свободы“, а шаг в сторону разрухи и хаоса, эпидемий и голода. И с помощью всеобщей забастовки не предотвратить гражданскую войну но ускорить…множество трезвых умов давно уже поняли: если кого нам и следует бояться, так это „пламенных революционеров“, обнаруживающих бесстрашие перед танками».
Что ж, на то вам и даны «трезвые умы», чтобы «прекрасно видеть»… Через несколько недель были и танки под окнами, перед которыми пришлось-таки «обнаруживать бесстрашие», но уже было поздно спасти страну от разрухи и хаоса. Этот раскаленный апрель, когда все было просто, черно-бело, все достижимо, будет вспоминать не одно поколение обнищавших, опустошенных людей, прячась по домам от банд мародеров. Мне же, как и тридцать лет назад, нечего сказать им, кроме:
я сделал все, что мог…
Глава седьмая
РАСПЛАТА
(Эпилог)
1. На Востоке
«Ах, какая разница? — говорили мне с досадой и на Востоке, и на Западе. — Главное, что коммунизм развалился, притом бескровно».
И опять, как всегда, получалось, что я какой-то вечно недовольный злопыхатель или даже опасный «экстремист». Никак мне не угодишь: вот уж и советского режима нет больше, и КПСС запрещена, и СССР распался — чего же еще надо? Скорее бы только забыть кошмар прошлого, стряхнуть его точно пыль и — вперед, к победе капитализма!
Не знаю, почему-то эта вот чисто фрейдистская потеря памяти (а с нею и совести) тревожит меня гораздо больше сугубо материальных последствий нынешнего кризиса. Жизнь начинается у них как бы с нуля, без сожаления, раскаяния или просто попытки переосмыслить пережитое. Все мы, независимо от наших прошлых дел, теперь одинаковы, все — пострадавшие, все — демократы. Порою доходит до курьезов: какой-то совершенно незнакомый человек, остановив меня на улице, радостно, без тени иронии, сообщал:
— Я сам двадцать лет работал в органах. А мой приятель был одним из тех, кто вывозил вас в Швейцарию. Он этим всю жизнь очень гордится.
И что мне было сказать, глядя в его радостное лицо, кроме как передать привет его приятелю?
В основном же это совсем не забавно, это пугает. И дело тут отнюдь не в нас, тех немногих, кто отказался быть соучастником зла, — мы-то вполне готовы простить виновных, но не должны прощать себя они сами. Это должно быть нужно им, а не нам, и коли такой потребности у них нет, то дело безнадежно. Как хотите, но не могу я поверить в способность человека заново родиться без боли и мучительной переоценки своих былых ценностей, тем более в такую возможность для целой страны, десятилетиями жившей в чудовищной лжи. Единственный известный нам пример такого возрождения — послевоенная Германия — вряд ли был бы успешным без осознания немцами своей национальной вины, а это осознание — без осуждения их преступлений всем человечеством. Да и во всей континентальной Европе, пережившей нацистскую оккупацию (а стало быть, и коллаборантство ее элиты), вряд ли восторжествовала бы демократия. Глядишь, через год-другой после освобождения и там к власти пришли бы именно бывшие коллаборанты (разумеется, под личиной «демократов» и путем совершенно демократических выборов), как теперь это происходит и в Польше, и в Венгрии, и в Болгарии, и даже в Литве.
Тем более не удивительно их торжество в России. Теперь, после кровавого месива в Чечне, вдруг заговорили враз — и на Востоке, и на Западе — о «конце российской демократии», об изолированной и никому не подотчетной правящей клике в Кремле, о контроле над прессой и народном безразличии. Чеченская авантюра объявлена чуть ли не «водоразделом» всего российского политического развития. Да полноте, господа, разве все это только что возникло? Разве не те же самые бравые генералы, что руководят штурмом Грозного, «помогали» Афганистану? Разве не те же самые партаппаратчики руководят «национальной политикой», что и при Брежневе-Андропове? Не те ли это «профессионалы», за коих так ратовало общественное мнение в 91-м? Да и «общество» — не то ли же самое, что так и не нашло в себе мужества освободиться от тоталитарного гнета? Не надо теперь лукавить, господа хорошие: все это вы выбрали сами, соблазнившись перестройкой да убоявшись конфронтации.
Ах, будут танки под окном, будет кровь.
Что ж, вот они и танки, вот и кровь.
Так уж устроен наш мир, что нам приходится платить за любую свою ошибку, любой свой выбор. Но если за ошибку в личных делах обычно сам же и платишь, то за политические ошибки расплачивается вся страна, а то и весь мир. Одно цепляется за другое, делая невозможным третье и оставляя все более уменьшающийся набор возможных решений идущим следом поколениям. И, глядишь, вполне разрешимая вначале проблема вырастает в кризис, а кризис — в катастрофу, от которой пострадают совсем непричастные к изначальной проблеме люди. Будь они хоть семи пядей во лбу, им только и останется, что выбирать между плохим и худшим.
Не так ли и нам пришлось платить за увлечение наших дедушек и бабушек красивой идеей социализма в начале века? А еще более — за их безразличие, за их конформизм, когда на их глазах красивая мечта стала превращаться в душегубку. Ведь если что и поражает в российской истории, так именно это безразличие, знаменитый русский «авось»: фанатиков-большевиков и было-то не более сорока тысяч в 17-м году, но и противостояла им всего лишь горстка офицеров. Даже в разгар гражданской войны — всего несколько сот тысяч с обеих сторон, из коих значительную часть составляли люди совершенно случайные: поляки, пленные чехи, латышские стрелки. В лучшем случае казаки. Так где же была вся страна, уже тогда имевшая население в 150 миллионов? Что они-то делали? Сидели по домам и ждали: «Авось, пронесет…»
Хотя исторические параллели редко бывают оправданы, от них трудно удержаться: глядя на нынешнее равнодушное разложение огромной страны — как не вспомнить апатию 75-летней давности? Конечно, переход от десятилетий тоталитарной неволи к демократии и от «зрелого социализма» к рыночной экономике никак не мог быть легким. Достаточно вспомнить коллективизированное сельское хозяйство, жестко монополистическую промышленность, почти 50 % которой работало на военные нужды, отсутствие инвестиционного капитала, истощенные ресурсы и массы людей, никогда в жизни не работавших продуктивно, чтобы понять масштабы проблемы. Любая, сколь угодно постепенная реформа такой экономики неизбежно должна была вызвать массовую безработицу, падение жизненного уровня и социальную напряженность, размаха которых не выдержало бы никакое демократически избранное правительство (как ни одно избранное правительство не могло бы и создать такую систему).
Тем более не могло справиться с такой колоссальной задачей правительство, состоящее из людей случайных, на которых буквально свалилась власть, и у которых не было никакой структурной опоры, способной стабилизировать положение в переходный период. Новые, демократические учреждения находились в зачаточном состоянии, существуя скорее символически, чем реально; во всяком случае, они были не чета вездесущим и хорошо отлаженным структурам, оставшимся от старого режима и спаянным общими интересами (и совместными прошлыми преступлениями) в фактическую мафию. Даже заменить
