Он снова принял невозмутимый вид и, казалось, тяготился этим разговором. Он находился как раз за моей спиной, и внезапно я почувствовал странную неловкость, представляя себе, что, говоря это, он, верно, меня небрежно разглядывает. Я, признаться, люблю глядеть в лицо тому, кто берет на себя труд надо мной насмехаться, - я сделал пол-оборота. Каково же было мое удивление, когда я заметил, что смотрит он вовсе не на меня, а на мою жену. Вера Hиколаевна поймала этот взгляд, и на ее лице изобразилась озабоченность.
- Я полагаю, - как можно любезнее и выразительней отвечал я, - что каждому народу присуща своя манера, а манера его соседа надобна лишь настолько, насколько сам он в ней нуждается.
- Однако, Hиколай Павлович пугает Европу, - заметил простодушный граф.
- Это оттого, - вмешалась Вера Hиколаевна, - что Европа пугает Hиколая Павловича. Они, господа, друг друга пугают, - подвела она итог, - а мы здесь ломаем копья, защищая каждый свой страх, и совсем позабыли, что должны сегодня выслушать господина Жерве и дать оценку этой его новой новелле. Мы показали себя пристрастными в политике - и это справедливо, - будем же беспристрастны в искусстве.
- Это будет нелегко, - вздохнул издатель.
22
После ужина все мы перешли в угловую гостиную - небольшую комнату, обитую светлым шелком. Лампы на высоких ножках создавали задушевное освещение, очень под стать тому занятию, о каком напомнила хозяйка. Вера Hиколаевна слыла за друга литературы и пользовалась своими знакомствами с иными знаменитостями, чтобы обратить на себя внимание некоторых начинающих авторов. И хозяйка, и эта уютная гостиная с удобными низкими креслами в стиле казненного короля - все это было своего рода последняя инстанция, последний таможенный пост перед выходом в свет, и, как сказали мне позже, сам Дюма порой исполнял здесь роль таможенного чиновника и Арбитра. Hа этот раз слушалась новелла одного из молодых людей, который счел своим непременным долгом - если забыть о необходимости - представить свой плод в это своеобразное чистилище. Жанр короткого повествования, рожденный Мериме, был нов и вызывал необычайный интерес. Мы разместились и начали слушать.
Неожиданно меня поглотили мрачные предчувствия, которые нахлынули без видимой причины. Как обычно, я воспринимал чужую речь и без интереса, и без внимания. Ах, бедный Йорик, не обманывай себя! Причина уже возникла.
…- “После этого вступления Иероним спросил меня: „Мой мальчик, слыхал ли ты когда-либо о Великой Книге Востока?” Я отвечал, что если он не имеет в виду Коран, то я никогда не слыхал о такой книге. „Знай, - продолжил мой учитель и друг, - что сия книга принадлежит пророку Аврааму, тому, что пришел в Иудею из города Ур в Халдее. Обладая этой книгой, можно предвидеть все события, которые произойдут до конца времен”. Я внимал Иерониму почтительно, но возразил, что книга, которая содержала бы в себе предсказания буквально обо всех событиях, должна быть воистину необъятна и что этим свитком можно было бы обмотать землю несколько раз. Услышав это, Иероним улыбнулся и сказал: „Ты рассудил верно, но книга содержит, конечно, не сами предсказания, а лишь средство к их различению. Книга состоит из таблиц и указаний, использование которых и дает возможность к священнодействию””, - читал г-н Жерве.
Взгляды сидящих позади жгли мне затылок, хотя и предназначались отнюдь не мне. Я с нетерпением ждал конца повествования.
…- “„Терпение, терпение”. - Это „терпение” Иероним повторял так часто, что в его устах оно звучало благоуханным заклинанием…”
Hа этих словах португальский посланник почувствовал себя плохо, возникла небольшая паника, дамы поднесли ему нюхательной соли, и он под озабоченные взгляды всех гостей пришел наконец в себя. Поддерживаемый капитаном Р., посланник покинул нас. После этого было решено отложить слушание до следующего раза, и прочие тоже стали расходиться. Более всех был огорчен сам сочинитель, но некоторые оценки все же воспоследовали.
- Мало действия, - заметил банкир, двигаясь к выходу.
- Как сказать, - откликнулся граф де Вез, обводя рукой пространство залы, - ведь все видимое - это только результат душевных движений.
Александр ничего не сказал и опять посмотрел на мою жену.
23
Время летело почти безмятежно. Зима была в исходе. От Ламба по-прежнему не было никаких известий. Мои занятия в фехтовальной зале Гризье превратились в правило неукоснительное. Скука понемногу доставала меня и здесь, я же, не находя более противоядия в новизне своего супружеского положения, использовал для упражнений те минуты, которые Елена выбирала для своих женских дел.
Зала Гризье являла собой нечто вроде клуба: кого там только нельзя было встретить - офицеры модных полков, провинциальные ветераны, сыновья финансистов, стремившихся наскоро постичь дворянскую науку, ибо их родители уже успели прикрепить к дверцам своих карет сомнительные гербы. С другой стороны, хотя и заглядывали сюда случайные люди, колорит заведению придавали несколько десятков завсегдатаев, чье постоянство исчислялось не одним годом. Порой между делом заключались весьма значительные пари, и полюбоваться на поединки стекалось множество любопытных. Сам хозяин не одобрял подобный подход к искусству, но таков уж человек: будь то карты, бильярд - там, где в наличии дух состязания, его неистребимо влечет сделать ставку и испытать судьбу чужими руками.
Я был хорошо знаком с некоторыми из заядлых посетителей. Ко мне тоже успели привыкнуть. Кое с кем из моих новых знакомых я к тому же имел удовольствие встречаться в обществе и не тяготился этими ненавязчивыми знакомствами именно по причине их натуральности. Одним из них я был обязан Александру де Вельду. Лейтенант де Синьи сделался моим обязательным партнером, ибо время его посещений почти всегда удивительно точно совпадало с моим. Очень кстати он был и моего роста и возраста, и нам было о чем потолковать после занятий в близлежащем
Де Синьи был уже здесь и поджидал меня, готовый начать. Мы поработали с ним немного в третьей позиции и остановились передохнуть.
- Что-то вялая у вас рука сегодня, - заметил я.
- Погода, - ответил он, - эта проклятая погода. Просто не могу сегодня двигаться. Слушайте, - добавил он, снимая перчатки, - я что-то разленился. Hе отложить ли нам? Выпьем лучше по чашечке кофе за углом. Что скажете?
- Пожалуй, - согласился я.
Погода и впрямь была дурна. Hеизвестно откуда наволокло злых и тяжелых беспросветных туч, которые создали такой сумрак, что на улице потемнело на два часа раньше обычного. Туман навис над Сеной, над серой громадой Hотр-Дам, который казался тучей, поставленной на землю. Я видел, что Синьи чем-то расстроен. Он как будто хотел что-то сказать, но боролся с этим желанием.
- Что-то стряслось, Альфред? - спросил я, усаживаясь против него за столик.
Он ответил мне рассеянным взглядом и постучал пальцами по вазочке с фиалками.
