французских рент, составлявший в 1800 году 713 миллионов, достиг в 1830 г. 4.426 миллионов, в 1852 г. — 5.516 миллионов и в 1896 г. — 26 миллиардов фр.
Число подписчиков на ренты, составлявшее в 1830 г. 195.000 человек, составило в 1895 г. 5 миллионов. Стало быть, сравнительно с 1814 годом, число лиц, живущих доходами, увеличилось в 25 раз.
Не следует, однако, забывать, что эти цифры лишены безусловного значения, так как одно и то же лицо может иметь и даже, по необходимости, имеет несколько листов процентных бумаг. Согласно выписке, которую я получил из министерства финансов, число подписок именных и на предъявителя составляло в конце 1896 г. 4.522.449, а не 5.000.000, как заявлено в докладе, про который я только что говорил. Конечно, несмотря на выводы упомянутого статистика, неизвестно, между сколькими лицами эти листы были распределены.
Число участников промышленных предприятий также все увеличивается. Акции поземельного кредита, принадлежавшие в 1888 г. 22.000 лиц, в настоящее время принадлежат 40.000 лиц.
Такое же раздробление усматривается и по отношению к акциям и облигациям железнодорожных обществ: они распределены между двумя миллионами лиц.
Мы скоро увидим, что то же явление наблюдается по отношению к недвижимому имуществу. Почти две трети Франции — в руках 6 миллионов владельцев. Леруа-Болье приходит к такому окончательному заключению: «Три четверти накопленного богатства и, по всей вероятности, около четырех пятых национального дохода — в руках рабочих, крестьян, мелких буржуа и мелких капиталистов». Зато крупные состояния встречаются все реже. Статистики определяют самое большее двумя процентами число семей, имеющих 7.500 фр. дохода. Из 500.000 ежегодных наследств только 2.600 превышают капитал в 20.000 фр.
Таким образом, капитал все более и более стремится к раздроблению между значительным числом лиц, и это потому, что он постоянно растет. Экономические законы хотя и действуют в данном случае согласно мечтам социалистов, но способы раздробления капитала очень отличаются от тех, какие восхваляются ими, так как наблюдаемое явление происходит не от уничтожения капиталов, а от изобилия их.
Можно, однако, спросить, что произошло бы при равномерном распределении между всеми всего существующего богатства известной страны и что выиграли бы от этого трудящиеся классы? На этот вопрос легко ответить.
Предположим, что по желанию некоторых социалистов, разделили бы 220 миллиардов, составляющих все состояние Франции, между 38-ю миллионами ее жителей. Допустим также, что представилось бы возможным реализовать это состояние в денежных знаках (что невозможно, так как существует всего лишь 7-8 миллиардов золота или серебра[55]), остальная же часть заключается в домах, заводах, землях и всевозможных предметах. Допустим еще, что при объявлении о предстоящем разделе цена движимого имущества не упадет до нуля в продолжение суток. При допущении всех этих несообразностей, каждый субъект получил бы капитал приблизительно в 5.500 фр., приносящий 165 фр. дохода. Нужно плохо знать человеческую природу, чтобы не быть уверенным в том, что неспособность и мотовство с одной стороны и бережливость, энергия и способности — с другой не сделают быстро свое дело и не восстановят неравенства состояний. Если вместо общего раздела ограничились бы разделом только крупных состояний и, например, конфисковали бы все доходы свыше 25.000 фр., чтобы распределить их между прочими категориями граждан, то доход этих последних увеличился бы лишь на 4,5%. Лицо, получающее теперь 1.000 фр. вознаграждения за годовой труд, имело бы тогда 1.045 фр. Из-за такой незначительной прибавки торговля и многие отрасли промышленности, которые дают возможность существовать миллионам лиц, были бы совершенно уничтожены. Разорение трудящихся стало бы, следовательно, общим, и судьба их была бы гораздо хуже, чем теперь.
Правда, в этом заключается одна только материальная сторона вопроса. Он имеет еще психологическую сторону, которой не следует пренебрегать. Вот чем возмущают и вызывают столько жалоб слишком крупные состояния: во-первых, их происхождение, зачастую основанное на настоящих финансовых грабежах, во-вторых, громадное могущество, которое они предоставляют своим владельцам, позволяя им покупать решительно все, до звания членов самих ученых академий включительно, и в-третьих, скандальный образ жизни, который ведут наследники созидателей этих состояний.
Очевидно, что промышленник, обогатившийся продажей по дешевой цене продуктов, стоивших до него дорого, или создавший новую отрасль промышленности (например, превращение чугуна в сталь), нового способа отопления и т. п., обогащаясь, оказывает и услугу обществу. Дело обстоит совершенно иначе, когда финансисты получают огромные комиссионные, создавая свое состояние единственно посредством размещения в публике целой сериизаймов неблагонадежных государств или акций недобросовестных обществ. Их колоссальные состояния являются лишь суммой безнаказанных краж, и все страны должны найти когда-нибудь способ (будь то огромные пошлины на наследство или специальные налоги) воспрепятствования созданию государства в государстве. Эта необходимость заботила уже многих великих мыслителей. Вот как высказывается по этому поводу Джон Стюарт Милль: «Право завещания — одна из привилегий собственности, которая может быть выгодно урегулирована в интересах общественной пользы; лучший способ помешать сосредоточению больших состояний в руках лиц, не добывших их своим трудом, состоит в установлении предела для приобретений по завещанию или по праву наследства».
Одновременно с раздроблением капиталов, что должно бы вызывать восторженное одобрение всех искренних социалистов, наблюдается еще сокращение доходов с капиталов, вложенных во все промышленные предприятия, между тем как заработок рабочих, напротив, постоянно повышается.
Арзэ, инспектор рудников в Бельгии, выяснил, что в течение тридцати лет при незначительном изменении расходов на эксплуатацию, составлявших около 38%, прибыли акционеров постепенно уменьшились более чем на половину, между тем как доходы рабочих значительно увеличились.
Исчислено, что в случае предоставления рабочим некоторых предприятий всех прибылей, каждый из них получил бы в среднем лишних 86 фр. в год. Впрочем, это продолжалось бы недолго. При таком предположении предприятие, предоставленное неминуемо управлению самих рабочих, скоро оказалось бы в затруднительном положении, и в конце концов рабочие стали бы наживать гораздо меньше, чем при нынешнем положении дел.
То же явление, т. е. увеличение заработной платы за счет процентов с капитала, наблюдается всюду. По словам Даниэля Золя[56] , земледельческая плата поднялась на 11% в то время, как поземельный капитал понизился на 25%. В Англии, согласно заявлению Лаволлэ (Lavolnie), за тридцать лет доход рабочих классов увеличился на 59%, а доходы зажиточных классов упали на 30%.
Заработная плата рабочего, несомненно, будет все повышаться, пока не останется в наличности только необходимый минимум для вознаграждения не капитала, затраченного на предприятие, а просто администрации, необходимой для управления им. Таков, по крайней мере, закон в настоящий момент, но он не может остаться в силе в будущем. Затраченные в прежних предприятиях капиталы не могут избежать грозящего им исчезновения; но в будущем капиталы сумеют лучше защищаться. При рассмотрении синдикатов промышленного производства мы увидим, как они теперь организуют свою защиту.
Современный работник находится в фазе, которая не повторится, когда он может диктовать свои законы и безнаказанно истощать источник доходов. Во всех старых акционерных предприятиях: транспортирования кладей, трамвайных, железнодорожных, фабричных, рудокопных и др. рабочие синдикаты уверены, что постепенно дойдут до требования всех прибылей и остановятся лишь в тот определенный момент, когда дивиденд акционера сведется к нулю и когда от прибылей останется как раз столько, сколько нужно уплачивать дирекции и администрации пред приятия. Известно из множества примеров, с какой изумительной безропотностью переносит акционер со стороны государства или частных компаний сначала сокращение, а затем и полное исчезновение своих доходов. Бараны не подставляют с большей кротостью свою шею мяснику.
Упомянутое явление постепенного уменьшения дохода акционеров, клонящегося к совершенному его исчезновению, замечается теперь в большом размере у латинских народов. Вследствие безучастного равнодушия и позорной слабости администраторов разных обществ все требования лиц, соединенных в синдикаты, немедленно удовле творяются. Конечно, все это может осуществляться лишь за счет прибылей акционеров. Естественно, требования членов этих союзов вскоре возобновляются, и те же трусливые администраторы, ничего лично не теряющие, продолжают уступать, от чего происходит новое сокращение дивиденда, а значит и уменьшение стоимости акций. Такой ряд операций может продолжаться до тех пор, пока акции, потерявшие дивиденд, уже не будут представлять никакой ценности. Благодаря этому остроумному способу обирания, многие из наших промышленных предприятий приносят все менее и менее дохода и через несколько лет не будут приносить ровно ничего. Действительные владельцы предприятия будут постепенно и совершенно исключены, что и составляет мечту коллективизма. Трудно сказать, каким образом можно будет тогда привлекать акционеров к основанию новых предприятий. Уже теперь
