Срочно направив десять артиллерийских полков на фронт, я с группой командиров выехал для проверки готовности обороны 62-й и 64-й армий. Стояла нестерпимо жаркая погода. Все дороги были закрыты сплошными тучами пыли.
Войска наши продолжали отходить. Все спешили, как можно скорей переправиться через Дон и добраться до матушки-Волги. На переправах царила толчея и суматоха. Я вглядывался в усталые лица. Люди смотрели виновато, как бы стыдясь своих фронтовых неудач и отступления. Часто прямой призыв к совести и чести был лучшим средством подъема их духа. Как важно, думалось мне тогда, большим начальникам быть среди войск в такие минуты! Солдаты и офицеры нуждались в теплом слове, ободрении. Я не упускал случая собрать бойцов, завести с ними беседу, рассказать о подходящих или уже подошедших резервах, о делах на других фронтах, о героизме тружеников тыла. Сразу менялось настроение людей. Куда девались усталость, уныние и безразличие!
В этом особая сила наших людей - не умеют они унывать, быстро переходят к всеобщему воодушевлению, которое так необходимо в бою.
Мы объехали дивизии, уже занявшие оборону на дальних подступах к городу. Основное внимание уделяли организации системы артиллерийского огня. и управления им. Батареи ориентировались так, чтобы можно было взять под обстрел не только подступы к переднему краю, но и объекты в ближайшей глубине своей обороны на случай вклинения противника. В дивизиях усиленно готовились к борьбе с танками противника. Боевую готовность артиллерии мы проверяли тщательно и всесторонне. Занимались даже отдельными орудиями, расположившимися на открытых огневых позициях для стрельбы прямой наводкой по танкам противника. Сопровождавшие меня офицеры подразделений не раз бывали вынуждены признать, что они не всегда умело контролируют действия своих подчиненных: то плохо подготовлена карточка противотанкового огня, то не выверены прицельные приспособления, то не отработано взаимодействие с соседом.
Подходя к одному из орудий, я издали услышал стук костяшек: орудийный расчет играл в домино. Наше появление на огневой позиции было полной неожиданностью. Все растерялись. Командир орудия робко доложил о том, что 'орудие занимается по расписанию'!
- Готовы ли к немедленному открытию огня? - спросил я.
- Так точно! - был ответ.
Приказали ему показать карточку противотанкового огня. Ее не оказалось. Выяснилось, что орудие совершенно не готово к эффективной стрельбе по танкам. На огневой позиции остался представитель дивизии, чтобы проследить за устранением недочетов. Орудийный расчет энергично взялся за работу.
Побывал я и в только что сформированных артиллерийских полках, прибывших с берега Волги. Личный состав их много поработал и неплохо освоил новые 76-миллиметровые пушки. Командиры и бойцы дали обещание до конца выполнить свой долг перед Родиной. Свое обещание они вскоре с честью сдержали.
Вернувшись в город, я встретился с командующим фронтом С. К. Тимошенко и членом Военного совета Н. С. Хрущевым, рассказал им о своей работе. На следующий день всех нас троих вызвали в Ставку. Когда я смотрел из кабины самолета на город, растянувшийся вдоль правого берега Волги почти на 60 километров, густо населенный, с очень большим количеством деревянных строений, без постоянных мостовых переправ через Волгу, я думал о том, как трудно будет отстаивать его от бомбежек с воздуха и вызванных ими пожаров. Облик города, запечатлевшийся мне в тот день с самолета, непрестанно стоял перед моими глазами все дни героической обороны волжской твердыни.
В Москве шла лихорадочная работа по формированию новых артиллерийских частей и соединений. Высокими темпами создавались резервы артиллерии для предстоящих активных действий наших вооруженных сил.
В центре и на фронтах велась большая работа по введению в строй поврежденного оружия. В Москве была организована выставка образцов артиллерийского вооружения, прошедших ремонт и восстановление. Мне показали простреленный ствол легкой полевой гаубицы, заткнутый специальной пробкой, обеспечившей полную надежность боевой стрельбы из орудия. По понятиям мирного времени ствол с таким дефектом должен был направляться на переплавку. А он стрелял. Много чудесных дел показали на этой выставке рационализаторы и изобретатели артиллерийских баз.
Под впечатлением увиденного на Сталинградском фронте я еще оттуда написал письмо в Центральный Комитет партии. Оно было рождено долгими раздумьями и выражало не только мои взгляды, но и мысли многих товарищей, с которыми довелось поговорить в той тревожной обстановке.
Жизнь настоятельно требовала укрепления единоначалия в армии. Институт военных комиссаров, введенный в начале войны, сыграл свою роль. Наши славные комиссары, которых партия и правительство поставили рядом с командирами, чтобы они на равных правах с ними несли всю ответственность за действия частей и подразделений, обучение и воспитание воинов, сделали очень много для повышения боеспособности войск. Но времена изменились. В огне сражений наши командиры выросли, идейно закалились, приобрели боевой опыт. Настала пора сделать их единовластными руководителями, чтобы в бою командир мог принимать самостоятельные, быстрые решения и до конца нести ответственность за действия вверенных ему войск. Это еще больше повысит дисциплину. Введение единоначалия будет способствовать и улучшению политического воспитания воинов, так как освободит политработников от несвойственных им командных функций и даст им возможность посвятить все свои силы политической работе - важнейшему условию высокого боевого духа войск.
'Нужно поднять авторитет командиров,- писал я в донесении,- чтобы они могли полностью, единолично отвечать за все хорошее и плохое. Без этого не создать условий для роста командира, воспитания у него силы воли, решительности, смелости, энергичных действий и т. д. Путь один - вернуться к единоначалию...
С введением единоначалия, я убежден, многое у нас в армии сразу улучшится, будем успешнее воевать'.
В записке содержались конкретные предложения: главную ответственность за политико-моральное состояние части возложить на командира; вместо комиссаров ввести заместителей (я назвал их помощниками) командиров по политической части и т. д.
По-видимому, не я один обращался с этой мыслью в ЦК. Были, наверное, и другие письма, так как вопрос этот назрел. Но нашлись и противники. Об этом как-то мне сказали в Ставке. Через несколько месяцев постановление о введении единоначалия было наконец принято.
На Волге и Дону
Секретная миссия
Осенью 1942 года в Ставке в обстановке строгой секретности назревал замысел разгрома немцев под Сталинградом. Началась деятельная подготовка.
В сентябре А. М. Василевскому и мне приказали побывать на Сталинградском, Юго-Западном, а затем и Донском фронтах, изучить обстановку, уточнить силы и средства противника в этом районе, выяснить действительные возможности наших войск для предстоящих наступательных действий. Надо было подсчитать, что реально может быть привлечено на каждом фронте для наступления, чтобы затем окончательно решить вопрос об усилении этих фронтов. Нам поручалось наметить такие направления прорыва, где наиболее всего вероятен успех. Мне, как артиллеристу, надлежало, кроме того, продумать вопросы сосредоточения необходимого количества артиллерийских частей и подвоза боеприпасов для предполагаемой операции.
И еще было строгое предупреждение: своими действиями мы не должны были давать даже намеков на то, что в этом районе предполагается переход к активным действиям. В Ставке условились, что в целях соблюдения полной секретности в первоначальный период вовсе не будут издаваться по этому поводу директивы и оперативные приказы, - все должно выполняться путем личного общения, устных распоряжений и условных обозначений на оперативных картах.
Из Москвы мы летели втроем - к нам присоединился член Военного совета Сталинградского фронта Никита Сергеевич Хрущев. Во время перелета мы обменялись мнениями по очень многим важным вопросам. Благополучно добрались до одного из приволжских аэродромов. Но тут не оказалось автомашин, и нам пришлось ожидать их довольно долгое время.
Невдалеке в поле работали колхозники. Никита Сергеевич подошел к ним и стал расспрашивать. Они
