с немалым интересом и пользою.
Действительно, Клавдия Владимировна Лукашевич – незаурядная писательница, и недаром ее имя тесно сплелось с историей наших старейших и лучших детских журналов: „Детского чтения“, („Юной России“), „Задушевного слова“, „Игрушечки“, „Родника“, „Всходов“, „Юного читателя“ и др.
Клавдия Лукашевич принадлежит к числу тех писателей, которые с любовью всматриваются в жизнь и изображают эту жизнь в своих произведениях. Такие правдивые рассказы, выхваченные прямо из жизни, написанные „с натуры“ – называются бытовыми: читая их, мы словно сами непосредственно наблюдаем за героями рассказа, ясно видим их самих и то, как они живут, как радуются и как, отчего страдают. Этот-то окружающий нас быт – и главным образом родной, русский быт – и составляет содержание громадного большинства многочисленных рассказов, повестей и очерков К.В. Лукашевич. Кроме того, эти рассказы – не просто холодная, хотя и точная фотография; нет, картины русской жизни, русского быта написаны тепло, задушевно, с явным сочувствием автора к своим героям. А герои ее – многочисленны и разнообразны: и дети, и взрослые, и горожане, и крестьяне, и богатые, и бедные, и злые, и добрые, и счастливые, и несчастные, и сильные, и слабые…
Вот почему и самые рассказы, смотря по их содержанию, способны заинтересовать разных читателей: и малюток, и школьников-подростков, и мальчиков, и девочек, и баловней семьи, и бедных сироток, и жалостливых к другим, и равнодушных… И кто из русских детей не читал сам или не слыхал от сверстников таких, например, книг, как: „Гнездышко“, „Зернышки“, „Любимые друзья“, „Что видит звездочка“, „Детские годы“; кто не вычитывал из этих сборников для младшего возраста таких рассказов (они много раз переиздавались отдельными выпусками), как: „Аксютка-нянька“ (6 изд.), „Ванька-нянька“ (5 изд.), „Первые сапоги“ (4 изд.), „Рыбка колюшка“ (3 изд.), „Птичница Агафья“ и др. Не менее хороших книг бытового содержания написала К.В. и для среднего возраста читателей: из них наиболее популярно „Ясное Солнышко“, затем „Труженики“, повести „Искра Божия“, „Бедный родственник“, „Новая жиличка“, „Дядюшка-флейтист“, „Сиротская доля“ и др.
Вообще наша писательница умеет своим пером-свечечкой затепливать и передавать другим живые „огоньки“, умеет будить в душе читателей веру в добро, правду, в силу любви…
Книги Клавдии Владимировны хорошо удовлетворяют этой потребности „оглянуться назад“, на других и на себя… Вот ее сборник „Из недавнего прошлого“, вот „давнее“ – „Оборона Севастополя“. А между ними – задушевные листки личных воспоминаний, повесть „Мое милое детство“. Наравне с этим живой отклик на „злобу дня“ составляет заметную черту нашей писательницы. Редкий общественной юбилей, имеющий отношение равно к большим и малым, не находит себе места в ее книгах. Отсюда – целая серия хрестоматий, предназначенных для школьных праздников, как-то: литературное утро в честь
Л.Н. Толстого (1908 г., при жизни писателя); в память Гоголя (1909 г.), в столетнюю годовщину рождения Лермонтова (1914 г.). Затем идут такие юбилейные праздники, как 50-летие со дня освобождения крестьян („Школьный праздник в честь 19 февраля“ – 1911 г.); следующий 1912 г. – память Отечественной войны; в 1913 г. празднование 300-летие дома Романовых. Памятный 1914 г. – год начала великой Европейской войны – точно так же не мог остаться без отклика; из четырех книг, посвященных переживаемым нами событиям, можно назвать как более удачные: „Великая война“, „Подвиги родных героев“.
Клавдия Владимировна ревностно работает, не покладая рук, на облюбованном ею поприще, щедро рассеивая вокруг себя зерна „прекрасного, доброго, вечного“… „Много томов, – говорит сама К.В., – написала я для дорогих моих друзей. Я не выпускаю пера из рук и не выпушу его до тех пор, пока оно само не выпадет из моих слабеющих, старых рук“».
В годы Первой мировой войны писательница содержала на свои средства палату для раненых в лазарете им. Л.Н. Толстого, устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт. В 1917 году она выехала на лечение в Геленджик, а в 1921 году вернулась в Петроград по приглашению А.В. Луначарского «для работы в области детской литературы».
Ничего удивительного, что в новой, советской, действительности творчество Клавдии Лукашевич пришлось совсем не ко двору. В 1918 году, как бы по инерции, еще вышло несколько переизданий ее дореволюционных книг для младшего возраста, в том числе сборники «Детские годы», «Зернышки», «Кузовок», «Один из многих» и другие рассказы. Затем Лукашевич просто перестали печатать. Едва ли не чудом в середине 1920-х годов вышли две ее книжки. В 1924 году в Петрограде напечатали «Митрофашку. Из Новых сказок для маленьких детей» (в Российской Национальной библиотеке хранится экземпляр с автографом автора), а в 1927 году в Москве – рассказ «Сын стрелочника». По-видимому, эта книжка стала последней… Произведения Клавдии Лукашевич вернулись к читателям только в начале 1990-х годов. Переиздаются они и сегодня.
Рассказывали, что Клавдия Владимировна Лукашевич часто приглашала к себе в гости старушек, обитавших в многочисленных богадельнях Лесного, и внимательно слушала их воспоминания. Многие из них впоследствии ложились в основу ее рассказов…
Среди гостей Клавдии Владимировны в доме в Воронцовом переулке был совсем еще юный Дмитрий Шостакович – здесь его называли просто Митей. Лукашевич знала его с самого рождения и принимала участие в его судьбе. В Государственном архиве в Москве сохранилось письмо Лукашевич наркому просвещения А.В. Луначарскому от 16 августа 1921 года с просьбой помочь юному талантливому музыканту[57].
«Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич! – говорится в письме. – В музыкальных и литературных кругах много говорят о том, что Вы учреждаете пайки для выдающихся талантливых детей России. Можно только горячо и радостно приветствовать Ваш добрый почин, в котором сейчас такая острая, насущная потребность. Я позволяю себе обратить Ваше внимание и ходатайствовать перед Вами о назначении пайка одному, несомненно, выдающемуся по своему таланту мальчику-пианисту, композитору Дмитрию Шостаковичу, 14 лет. Мальчик этот уже с 9 лет проявил необыкновенный музыкальный талант: у него феноменальная музыкальная память, абсолютный слух, громадное познание фортепьянной литературы и уже есть такие сочинения, с которыми он выступал перед большой публикой с разрешения комиссии, во главе которой стоит директор Петроградской консерватории профессор Глазунов.
Митя Шостакович, 12 лет, поступил в Петроградскую народную консерваторию по классу фортепьяно к профес[сору] Николаеву с отзывом (большое виртуозное музыкальное дарование, передача вдумчивая, полная настроения) и по классу композиции к профес[сору] Штейнбергу с отзывом (ярко выраженный талант). С тех пор он все совершенствуется и большими шагами идет вперед. Но переживаемое тяжелое время, почти постоянная голодовка кладут болезненный отпечаток на всех детей, а тем более на такого труженика и впечатлительного, как Митя. От недостатка питания (он ведь почти никогда не имеет ни молока, ни яиц, ни мяса, ни сахара и очень редко масло) наш дорогой мальчик очень худ, бледен, в нем развивается усиленная нервозность и что всего страшнее – острое малокровие. Наступает тягостная петербургская осень, а у него нет крепкой обуви, галош, теплой одежды. Страшно за его будущность. При всем желании и любви к нему ни его родители, ни близкие не в силах дать ему всего необходимого для жизни и развития таланта. Он получает интернатский паек, так называемый „талантливый“, но в последнее время он так мизерен, что не может никогда спасти от голода и выражается в золотниках (напр [имер], 2 ложки сахару и ? фунта свинины на полмесяца).
Кроме выдающегося музыкального дарования, я должна засвидетельствовать, что Митя Шостакович, которого я знаю от рождения, обладает кротким, благородным характером, возвышенной, чистой, детской душой, любит чтение и все прекрасное и необыкновенно скромен. В дорогой ему отрасли – музыке он не пропускает ни одного серьезного концерта, следит всегда за исполнением по партитуре и восторженно приветствует каждое удачное выступление. Его талантливая голова работает неустанно и чрезмерно. Еще
