делиться личными воспоминаниями с человеком, который скорее всего гроша ломаного за них не даст? Она сожалела о своей словоохотливости.
— Может, она готовилась ко сну, когда ее потревожил преступник, — сказал Линдси, еще раз осмотрев аккуратно приготовленные вещи.
— Вполне может быть.
— Полюбуйтесь-ка туда!
Алиша повернулась в ту сторону, куда перевел взгляд полицейский. Оказывается, вся спальня была завалена безделушками: на этажерке, комоде, сундуке возле койки, на книжных полках — всюду стояли сувенирчики. Кажется, все они были связаны с религией: часовенка из керамики, молитвенно сложенные руки, огромный гвоздь, перевязанный красной ленточкой, блюдо с витиеватой надписью «Паси овец Моих», кресты и крестики, книжки, статуэтки Иисуса Христа. Стены были увешаны десятками картин, на одних изображался Мессия в различных позах, на других — живописные пейзажи, поперек которых шли цитаты из Библии, написанные каллиграфическим почерком. Алиша совершила поворот на 360 градусов, чтобы встроенная видеокамера могла запечатлеть эти бесценные сокровища.
— Еще одна оглашенная отдала Богу…
— Детектив! — Алиша указала на видеокамеру с микрофоном, пристроившуюся у нее на макушке как всевидящее око грозного божества. Полицейские видеосъемки, делавшиеся для того, чтобы полнее восстановить картину преступления, для чего только впоследствии не использовались. Их могли затребовать в суде, чтобы уточнить, где и в каком состоянии находилось то или иное вещественное доказательство. Нередко их просматривали родственники или друзья покойного, чтобы подсказать, какие вещи пропали, или убедиться, что следствие ведется тщательно. Линдси был смущен.
— Я хотел сказать, еще одна верующая слишком рано ушла от нас, и я вне себя от скорби…
На пороге появился Флейзер со своим черным портфелем.
— Что-нибудь нашли?
— Да нет тут ничего, по-моему, — ответил Линдси, протискиваясь мимо него в коридор.
Алиша задержалась, чтобы проверить свою догадку: ей показалось, что близ постели есть местечко, не загроможденное сувенирами. Присмотревшись, она улыбнулась: точно. На этажерке возле кровати была свободная от безделушек площадка, подходящая по размеру и даже по форме, чтобы на ней уместилось чайное блюдце. Мама обожала пить на ночь отвар ромашки, у нее это превратилось в священный ритуал. Интересно, какой напиток занимал такое почетное место на этажерке Синтии Леб?
— Вы идете? — поторопил ее Линдси. — Мы еще трупа не видели.
Алиша вдруг почувствовала, что и не хотела бы на него смотреть.
8
Надо же, какой везунчик этот коп: все-таки заметил, как он свернул в лес.
Олаф «держал смайл», пока огни полицейской машины неторопливо приближались. На каком-то бугорке лучи фар взмыли в небо, а затем вернулись к микроавтобусу. Не доезжая метров десяти, патрульная машина остановилась. Ее фары освещали «фольксваген» справа и немного сзади, левая сторона с открытой дверцей оставались в тени. Из такого положения открытый люк тайника полицейский увидеть не мог. По-прежнему держа секиру за спиной, Олаф неторопливо подошел к своему микроавтобусу. Полицейскому не понравится, что он скрылся из поля зрения. Олаф быстро набросил тряпку на гору оружия и, наклонившись, закрыл люк. Топор он заткнул за пояс, так, чтобы рукоять прошла под кожаным ремнем, а «борода» — удлиненная нижняя часть лезвия — легла поверх. Хватит трех секунд, чтобы выхватить секиру и нанести удар… а если держать руку на поясе, это можно сделать в два раза быстрее.
Олаф вернулся на место — туда, где коп его увидел. Руки упер в боки, большие пальцы засунув за ремень, при этом чуть выставив их вперед, чтобы полицейский видел, что в руках ничего нет. Яркий луч подержался на нем какое-то время и притух, водитель переключился на ближний свет. Погасли и огни мигалки; очевидно, их включали только для того, чтобы дать понять, что подъехавший — не злоумышленник.
Еще с минуту полицейский не выходил из машины: проверял номера микроавтобуса.
«Молодец, — мысленно похвалил его Олаф. — Только тебе не о тачке надо сейчас думать».
Наконец патрульный открыл дверцу и вылез из машины. Одной рукой он нахлобучил широкополую шляпу, а вторую, отметил про себя Олаф, держал на кобуре с пистолетом.
— Добрый вечер! — сказал полицейский, обойдя открытую дверцу своей машины.
— Здравствуйте! — приветливо отозвался Олаф без тени акцента. — Неужто меня занесло в частные владения?
Патрульный прошел перед фарами своей машины, и его тень метнулась на Олафа, отпрыгнула и набросилась вновь. Не доходя до микроавтобуса, коп остановился.
— Нет, здесь земля свободна для общественного пользования. Я увидел, как вы свернули с дороги, и хотел проверить, нет ли у вас проблем. У вас все в порядке?
— Абсолютно! — Олаф оскалился еще шире. Он знал, что его внешний вид приводит людей в замешательство. Коренастый и крепкий, лохматый, как снежный человек, он одевался как викинг, кем, по сути, и был: длинная, грубой вязки и, увы, очень грязная, рубаха, узкие штаны из овечьей кожи, высокие кожаные сапоги. Когда Олаф являлся к своим жертвам, его внешний вид служил для устрашения и на долю секунды ошеломлял их — и этого времени ему вполне хватало, чтобы использовать преимущество внезапности. В такой ситуации, как теперь, его внешность тоже приносила пользу: она была достаточно странной, чтобы удерживать полицейских от длительной пустопорожней болтовни, и достаточно невинной, чтобы не вызвать у них излишнего служебного рвения — он выглядел странно, но
Патрульный отцепил с пояса фонарик и, включив его, подошел к заднему окну «фольксвагена». Посветив в салон, он заглянул внутрь.
— Номера калифорнийские, — сказал он оценивающе — так, словно Олафу приятно было это признать.
— Да, я из Сан-Луис-Обиспо.
— Это там, где птицы?
— Нет, вы путаете с Сан-Хуан-Капистрано. Оттуда до нас пять часов езды на северо-запад.
Полицейский кивнул. Он был помладше Олафа, лет тридцати пяти. Его честные глаза свидетельствовали о том, что он любил свою работу, а глубокие вертикальные морщины между бровями о том, что ради этой любви ему приходилось жертвовать здоровой семейной жизнью. Олафу представилось, как этот парень в свободное время добровольно занимается с новобранцами и подолгу тренируется в тире. Его не так-то легко одолеть. Интересно, знает ли он о последнем убийстве. Вряд ли. Прошло меньше двух часов, информация еще не успела разойтись по всем службам. К тому же они не знают, кого искать, на каком транспорте. К Палмер-Лейку Олаф подбирался с запада, где нет оживленных трасс и мало домов; он был уверен, что его никто не видел.
Патрульный направил луч фонарика мимо Олафа — в открытую дверь микроавтобуса.
— Мусора-то сколько…
— Да, в дороге я живу по-свински.
— Куда направляетесь?
— В Таос, к родне. Приехал сюда по I-70, навестить друзей, — добавил он, предупреждая следующий вопрос.
— Но сколько же хлама… — Полицейский укоризненно покачал головой, обводя лучом фонарика кучу мусора в салоне. Уловив зловоние, которое она источала, он неприязненно поморщился.
Вот тут Олаф мог бы улыбнуться искренне. Сам он терпел эту вонь исключительно ради того, чтобы
