условий. В числе прочих условий был запрет «подниматься на борт воздушного судна в течение восьми часов после употребления алкоголя». Насколько помнил Брейди, в последний раз он употребил алкоголь около полуночи. И хотя он никогда не напивался до потери пульса и в это утро чувствовал себя абсолютно трезвым и собранным, формально, садясь в самолет в 6:25 утра, он нарушил федеральный закон. Формально.
Брейди завидовал прагматизму Алиши. Она никогда не допускала, чтобы какой-то закон помешал ей преследовать преступника. Если она и улавливала иронию и двусмысленность подобной ситуации, то не подавала виду. Конечно, Алиша не пошла бы на кражу в целях личной выгоды или неспровоцированное убийство. Но попрание гражданских прав преступника для нее большой проблемы не представляло. Равно как и пренебрежение (при необходимости) некоторыми формальностями — они казались ей путами на ногах в той гонке с преследованием, которую она вела во имя закона. Брейди же считал, что именно неукоснительное исполнение протокола отличает полицейского от бандита.
Он соблюдал все процессуальные мелочи, но никогда не делал этого напоказ и не требовал того же от коллег; он молча, по мере сил, блюл свою пуританскую добродетель, полагая, что делает это для себя и для Бога, а не для стороннего наблюдателя.
Так, например, он всегда из своего кармана, а не по банковской карточке ФБР, оплачивал видео, которое заказывал в номер гостиницы, хотя фильмы смотрел совершенно невинные, вроде «Властелина колец» и «Вспоминая титанов». Такая щепетильность ему и самому казалась теперь странной. С того дня как погибла Карен, Брейди ощущал в душе все нарастающее стремление обходиться без лишних формальностей. Раньше он не то чтобы верил, что хорошим поведением заработает особое к себе отношение в департаменте благословений, но определенно надеялся, что оно как-то ему зачтется, когда Большой Начальник возьмется решать, кого именно ни за что ни про что сбить насмерть пьяному водителю — и чья жизнь после этого обратится в руины.
Обнаружив на собственном опыте, что с хорошими людьми случаются плохие вещи, Брейди не испытал ничего похожего на религиозное смирение святош; он пришел к выводу, что плохим людям, стало быть, удача охотнее улыбается. Небольшие грешки и ложь во спасение не делают человека негодяем, но Брейди вдруг осознал, как много его товарищей по службе — заслуживающих всяческого уважения трудяг, агентов с высоким процентом раскрываемости — спокойно перекладывают на правительство свои расходы на кино и другие дополнительные услуги в отелях, позволяют себе чуть-чуть согрешить против истины, чтобы получить ордер на обыск, и могут припугнуть свидетеля, упрямо не желающего сотрудничать со следствием. По сути дела, в той или иной мере они нарушали все этические, юридические и нравственные принципы. Некоторые утверждали, что в теперешней атмосфере «защиты прав преступника» по-другому просто невозможно изолировать от общества истинных мерзавцев.
А ловить их ему теперь хотелось даже сильнее, чем раньше. Не считая общения с сыном, участие в поимке преступников осталось единственным бальзамом для его измученной души. Если собственная жизнь представлялась ему в виде разгромленного вандалами жилища с переломанной мебелью и изрисованными всякой гадостью стенами, то изловить очередного преступника было все равно что склеить разбитую статуэтку и водворить ее обратно на полку. И если от Брейди потребуется нарушить пару правил или, больше того, изменить свое
Плечистый пассажир, сидевший справа от Брейди, с виду бизнесмен, набросился на свежий выпуск «Уолл-стрит джорнэл»; он принялся так яростно листать страницы и устремил в газету столь агрессивный взгляд, словно ожидал увидеть среди таблиц и статей клеветнические обвинения лично в свой адрес. Для облегчения своих трудов «мистер Деловой» с треском развернул газету пошире, и при этом его рука нарушила воздушное пространство перед лицом Брейди. Брейди ее оттолкнул. Сосед пробормотал извинения, а через несколько минут, когда он принялся за следующую страницу, рука с тем же шумом вернулась на прежнее место.
Кресло слева от Брейди занимала старушка — даже, пожалуй, мумия старушки. Воздушное путешествие она, очевидно, считала прекрасной возможностью пообщаться — если под общением понимать подробный, в мельчайших деталях, пересказ своей жизни совершенно незнакомому человеку. Старушка свела на нет действие четырех таблеток тайленола[5] и все усилия организма Брейди по преодолению последствий вчерашнего мини-запоя.
— Мэм! — произнес наконец Брейди, когда самолет выровнялся на высоте десяти тысяч метров.
Никакой реакции, старушка продолжала повествование.
— Мадам! — еще решительнее сказал Брейди.
Она замолчала, словно с удивлением обнаружив рядом живого человека.
— Прошу прощения, мне необходимо заняться неотложной работой. — Он достал из кейса для документов блокнот и папку-скоросшиватель с бумагами.
Старушка продолжила монолог с того самого места на середине фразы, где Брейди ее перебил. Брейди, вздохнув, пришел к выводу, что она не заметит или, во всяком, случае, не будет возражать, если он углубится в свои дела.
Он опустил откидной столик перед собой и положил на его середину блокнот. Поверх блокнота он разместил папку-скоросшиватель, но раскрывать ее пока не стал. Брейди сидел, касаясь ее обложки кончиками пальцев.
Снизу из папки виднелись три желтых разделительных закладки. Они делили документы на четыре секции — по числу предполагаемых «убийств Пелетье», не считая того, которое произошло прошлой ночью. Только накануне власти штатов, уступив просьбам главы учебно-исследовательского отдела Джона Гилбрета, переслали документы и фотографии с мест преступлений. Брейди скопировал их перед поездкой.
Помимо докладов, стенограмм опросов и набросков чертежей места преступления в папке были фотографии трупов — вернее, ксерокопии фотографий. Очень хорошо выполненные, со всеми подробностями. Сотрудники правоохранительных ведомств, от местных шерифов до агентов ФБР, в процессе подготовки к должностным обязанностям просматривали десятки, если не сотни подобных снимков. Они не только оттачивали при этом навыки ведения следствия, учились отличать, к примеру, самоубийство от других видов смерти и узнавать, как было дело, по кровавым следам, но и вырабатывали иммунитет к ужасу, охватывающему человека при виде следов страшного физического насилия. Следователь, которого тошнит при виде человеческих останков, вряд ли сможет восстановить по ним картину происшедшего, он скорее запутает следы и улики. Трудно представить, каких только телесных повреждений не способны нанести ближнему или себе человеческие существа: разнесенные выстрелом в клочья лица, от которых остались лишь хрящевые ткани, ошметки горла и заполненные кровью внутренние полости и глазницы; начисто выпотрошенные тела, от которых остались одни оболочки; расчлененные трупы, разложенные по пакетам и зарытые в таком виде…
По сравнению с другими ужасами, которые повидал Брейди, отрубленные головы, казалось бы, не должны были производить на него такого впечатления. И все же при мысли об этом его мутило. Особенно ужасала непоправимость совершенного. История хранит примеры того, как люди выживали после нанесенных им чудовищных увечий, пулевых ранений, страшных рубленых ран, отсечения конечностей, колотых ран вплоть до сажания на кол, электрического шока, удушения, сдирания кожи, отравления, побоев, ожогов, укусов, падений с большой высоты.
Обезглавливание не оставляло никакой надежды, ни единого шанса на выживание. Это более жестокая версия «контрольного» выстрела в голову, излюбленного способа гангстеров и тиранов.
Работа Брейди в том и состояла, чтобы быть свидетелем последствий подобных преступлений, изучать их и составлять психологический портрет человека, который мог такое совершить. В моменты прилива душевных сил он казался самому себе благородным рыцарем, который прокладывает дорогу через ад, чтобы другим не приходилось этого делать. Когда подступало уныние, а убийцы творили что-нибудь особенно отвратительное, он чувствовал себя созерцателем в каком-то ином, ненормальном мире, где все не так, как должно быть. Рождение, жизнь, радость, надежда, любовь, красота — он пребывал в мире явлений, абсолютно противоположных этим. Чаще всего отношение к собственной работе у Брейди колебалось где-то посередине между этими двумя полюсами.
Вздохнув, он взялся за папку, которая показалась ему несообразно легкой, если учесть бремя
