огонь.
— Не бойся, девочка, — сказала Ирия. — Все будет хорошо.
Она обняла Алису и крепко прижала к себе.
Вопящий мудрец скрылся за бортом колодца, и вкушецы подбежали к краю, стали заглядывать внутрь и кричать:
— Ниже! Еще ниже!
Любопытные из толпы тоже пытались прорваться к колодцу, но вкушецы их не пускали. Крики мудреца вдруг оборвались. И на площади стало тихо.
— Все, — сказал толстяк. — Казнь свершилась, справедливость восстановлена. Да здравствует неведение и беспамятство!
Он обернулся к толпе, поднял руки и громко возгласил:
— Мы ничего не видим!
— Мы ничего не видим! — подхватили люди на площади.
— Мы ничего не слышим!
— Мы ничего не слышим…
— Мы ничего не знаем!
— Мы ничего не знаем…
— Мы никогда не возражаем!
— Мы никогда не возражаем… не возражаем… не возражаем…
Вкушецы принялись энергично крутить лебедку, и платформа стала подниматься. Вот из-за края колодца показалась голова мудреца. Он был жив и вроде бы невредим. Толпа встретила его появление возгласами. Мудрец стоял совершенно спокойно, глупо улыбался, словно забыл, что только что отчаянно сопротивлялся.
Платформу подтянули к борту колодца, мудреца освободили от пут. Он остался стоять на месте, словно не знал, куда идти.
Вкушецы свели его под руки на площадь и подвели к помосту.
— Ты кто? — спросил из шкафа Клоп.
— Не знаю, — ответил мудрец и улыбнулся. — Понятия не имею.
— Как зовут тебя, ничтожество?
— Ничтожество, — согласился мудрец.
— Где ты живешь?
— Я живу? Где я живу?
— А куда ты пойдешь?
— Я никуда не пойду, — ответил мудрец.
Под аплодисменты зрителей жрецы разрешили мудрецам подойти к своему коллеге и увести его. Мудрец шел не оборачиваясь, загребая ногами, словно разучился ходить.
— Что с ним случилось? — спросила Алиса.
— Я знаю, — сказала Ирия, — они лишили его памяти.
— А что, раньше не догадалась? — спросил пигмей. — Мне говорили, что его уже пять раз лишали памяти, а он все равно остался мудрецом. Они такие живучие… Года не пройдет, как он снова начнет учить людей, как надо жить.
— И это они хотят сделать с нами? — спросила Алиса.
— Это то, что случилось с Тадеушем, — сказала Ирия. — И со всеми нашими друзьями. Значит, Ручеек прав — они тоже попали в такой колодец.
Тут на площадь прибыла странная процессия. Три быка тащили большую телегу, на которой горой было навалено всевозможное барахло.
Пигмей кинулся к решетке клетки, вцепился в нее и закричал:
— Так мы не договаривались! Вы сказали: только золото. А не вещи. С вами нельзя договориться честно.
— Что такое честность? — спросил толстый вкушец. — Мы не помним такого слова. Господин Клоп Небесный, мы обещали что-либо этому ничтожному пигмею?
— Не помню. Я — вкушец забвения.
— Вы меня ограбили! — закричал пигмей, кусая прутья.
Толпа на площади покатывалась со смеху. Ясно было, что пигмея многие знали и никто не любил.
— Так ему и надо! — кричали люди.
За телегой шли солдаты, волоча несколько тяжелых кожаных мешков. Они подходили к помосту, кидали на него мешки, и те с тяжелым стуком падали возле шкафа.
Клоп Небесный присел на корточки, жадными дрожащими пальцами он развязал один из мешков, и из него посыпались золотые монеты, слитки, украшения, драгоценные камни.
Толпа зашумела, завопила.
— Все! Я разорен! Я погублен! — кричал пигмей. — Дайте только мне выйти отсюда, я до вас доберусь! Я за каждым из вас знаю такие делишки, что господин Радикулит всем вам головы отрубит. У меня все записано!
Это последнее, вырвавшееся в запальчивости слово и погубило коварного пигмея.
— За-пи-са-но? — медленно произнес, выпрямляясь, Клоп Небесный. — Значит, ты тоже агент, лазутчик помников.
— Нет! — спохватился Вери-Мери. — Я в переносном смысле, я ничего никогда не записывал. Я не умею!
— Казнь подглядчику! — закричал Клоп, прыгнул в шкаф и захлопнул за собой дверцу.
— Казнь! — требовали жрецы.
— Казнь! — кричали в толпе.
Алиса не выносила предателей, а уж Вери-Мери особенно. Но когда его, плачущего, сопливого, протащили к платформе, она не выдержала и крикнула:
— Пожалейте его, может, он еще исправится! Вы же у него все отняли!
— А мы его и собираемся исправить. Причем самым решительным образом, — ответил толстый вкушец.
Он подождал, пока платформа с Вери-Мери скроется в колодце и крики пигмея прекратятся, затем в наступившей тишине сказал:
— Здесь одна из обвиняемых обвинила нас в жестокости. Она сказала, — жрец показал на Алису, — что наша казнь ужасна. Так ли это?
— Так! — крикнул с площади молодой голос.
— Не так, — перебили его другие голоса.
— Объясняю, — произнес толстый вкушец. — Нет ничего добрее и гуманнее, чем наша казнь. Мы не приносим человеку никакого вреда, а возвращаем его обществу живым и здоровым. Мы только извлекаем из него все плохое, что он накопил в своей душе: склонность к преступлениям, жестокость, жадность, стремление к заговорам, желание жить лучше, чем живут поклоны и господа вкушецы, преступную страсть к чтению или знаниям. Мы ничего у него не отнимаем хорошего и полезного. Разве он разучивается есть? Нет, он умеет есть и спать, ходить и стоять. Со временем он научится полезному ремеслу и вернется в общество перековавшимся, полезным существом. Да здравствует мудрость казни беспамятства!
В толпе раздались приветственные крики и свист.
Платформа с Вери-Мери поднялась. Он стоял у столба, крутя головой. В глазах его был ужас.
— Кто эти люди? — спросил пигмей. — Они хотят меня убить!
Глава 28
Возвращение единорогов
Профессор Хруст попросил Пашку подвезти его к дому. На одну минутку.
