I. Мы видели в узаконениях святого трибунала, какого свойства бывают
приговоры, выносимые против обвиняемых, сообразно сущности преступления, в
котором их считают виновными, если их присуждают как формальных еретиков или
как сильно заподозренных в принятии ереси. Следовательно, я не стану
повторять сказанного мною по этому поводу; я только замечу, что в довершение
чудовищных безобразий, пятнающих инквизиционное судопроизводство, приговоры
сообщаются жертвам, когда уже началось их исполнение. Осужденного отправляют
на аутодафе для примирения с Церковью или для выдачи в руки светской власти,
нарядив его в санбенито и картонную митру на голове, с дроковой веревкой
[418] на шее и со светильником из зеленого воска [419] в руке. При выходе из
тюрьмы он получает из рук чиновников все эти знаки бесчестия, и он облечен в
них, пока его ведут на аутодафе.
II. Когда он туда придет, ему читают приговор, за которым следует или
примирение с церковью, или релаксация, то есть выдача его светскому судье,
иначе говоря, осуждение на сожжение по королевскому гражданскому закону.
Этот ужасный образ действий, противный законности других судов, разуму и
естественному праву, иной раз производил страшное действие на несчастных
осужденных, которые воображали, что их ведут на эшафот, и которых
неожиданность сразу повергала в полное помешательство. Много подобных
примеров можно было наблюдать среди заключенных в королевских тюрьмах, когда
им объявляли смертный приговор. В 1791 году я был свидетелем скандальной и
ужасной сцены, которая наполнила мою душу горечью и заслуживает передачи.
Статья пятнадцатая
I. Марселец, о котором я имел уже случай говорить {См. статью четвертую
этой главы.}, по имени Мишель Мафр де Рье, с первого допроса упорно
утверждал, что воспитан в католической религии и что был тверд в своей вере
за пять лет до дня своего ареста; чтение произведений Руссо, Вольтера и
других философов убедило его тогда, что есть только одна истинная религия -
естественная, а другие - лишь человеческое изобретение; во всех поступках он
добросовестно задавался целью достижения истины, и поэтому он готов снова
подчиниться католической вере, если кто-либо возьмет на себя труд доказать
ее истинность. Магистр Махи, монах ордена милосердия [420] (впоследствии
епископ Альмерии), взялся за это дело и несколько раз беседовал с ним. Он
сумел ему доказать пользу и до известной степени необходимость откровения;
затем он доказал, что в основе религии Моисея и Иисуса Христа лежит
откровение и наконец довел его до признания, что он побежден, - 'либо
потому, что вы правы [говорил он магистру], либо потому, что ваши познания
превосходят мои'.
II. Такое настроение привело к тому, что во все время процесса марселец
обнаруживал расположение к примирению с католической церковью. Единственным
условием, которое он ставил для своего возвращения к религиозным принципам,
было освобождение и право вернуться домой. Он не только не признавал себя
виновным, хотя и оставил христианскую религию для принятия естественной
религии, но и думал, что совершает дело, похвальное в очах Творца, следуя
указанному ему разумом решению для достижения блаженства в будущей жизни
[421] таким образом, как делает это теперь, возвращаясь к прежним принципам
религии после того, как сознал, что удалился от верного пути. Наконец, он не
может думать, что подвластен инквизиции, которая имеет дело только с теми,
кто при отсутствии чистосердечия усвоил ересь из упорства.
III. Трибунал привык обещать на каждой аудиенции, что с узником будут
обходиться снисходительно и сострадательно, еcли будет признано, что он
сделал полное и откровенное признание. Откровенность марсельца была так
велика, что множество косвенных улик не позволяло в этом сомневаться. Он
заявил, что в его системе ложь является одним из величайших грехов против
естественной религии. Поэтому он никогда не отрицал ничего, что было
верного, хотя должен был бы опасаться последствий своей добросовестности, но
и радовался, что его называют человеком природы (homme de la nature). Полный
доверия, он ожидал, что будет примирен с Церковью тайно и без епитимьи или,
по крайней мере, подвергнется очень легкой епитимьи, которую он мог отбыть
наедине. Он был счастлив мыслью уведомить своих друзей, что вышел из
инквизиции с честью и ничто не препятствует ему быть принятым в фламандскую
роту королевских телохранителей, где он надеялся получить должность.
IV. Однажды утром смотритель тюрьмы входит в его камеру в сопровождении
шести или семи чиновников. Ему приказывают скинуть платье, штаны и чулки и
надеть фуфайку, короткие штаны из серого сукна, чулки из той же материи и
большой гнусный нарамник санбенито, получить дроковую веревку на шею, взять
светильник из зеленого воска в руку и отправиться в таком виде в залу
заседаний, где он должен выслушать чтение своего приговора. Несчастный
устрашается, раздражается, впадает в ярость, но не может ничего поделать с
насилием и после долгого сопротивления покоряется. Несмотря на
приготовления, поражающие его взор, он думал, что, войдя в залу заседаний,
встретит там только инквизиторов и служащих трибунала, которым определенно
запрещено оповещать публику о том, что там происходит. Но едва он показался
в дверях, как заметил многочисленное собрание кавалеров, дам и других лиц,
которые, узнав, что в этот день должно происходить частное аутодафе
примирения в залах святого трибунала при открытых дверях, сбежались, чтобы
быть свидетелями этого зрелища.
V. Подавленный происходящим, он более не владеет собой. В припадке
гнева он изрыгает тысячи проклятий против варварства, бесчеловечности и
низкого коварства инквизиторов; среди выражений, вырвавшихся у него от
отчаяния, раздаются следующие его слова: 'Если правда, что католическая
религия повелевает делать то, что вы делаете, я снова отвергаю ее с
омерзением, потому что недопустимо, чтобы религия, позорящая искренних
людей, была истинной'.
VI. Дело зашло так далеко, что принуждены были употребить силу, чтобы
вернуть его в тюрьму. Он пробыл в тюрьме тридцать часов, не принимая никакой
пищи и требуя немедленно быть отведенным на костер, угрожая лишить себя
жизни, если его заставят ждать. На пятый день несчастный исполнил свое
гибельное решение, несмотря на предосторожности, принятые для того, чтобы
