86. Евстафий к Одиссее XII 65 р. 1713.1. Другие же считают Зевса солнцем… амброзию же — испарениями, которыми питается солнце, как полагал и Демокрит.
87. Платон Leges 889 Е. Прежде всего эти люди, <последователи Демокрита>, любезный мой, утверждают, что существование богов есть хитрая выдумка, что на самом деле их нет, но их существование признается <лишь> в силу некоторых установлений и что боги различны в разных местах, соответственно тому, как каждый <народ> у себя это установил, создавая свои обычаи… Отсюда овладевают молодыми людьми нечестивые <мысли>, будто нет богов, которых закон предписывает признавать.
88. Диодор I 8 (1). Что же касается перворожденных людей, то о них говорят, что они вели беспорядочный и звероподобный образ жизни. Действуя <каждый сам по себе> в одиночку, они выходили на поиски пищи и добывали себе наиболее годную траву и дикорастущие плоды деревьев.
(2) Так как на них нападали звери, то они стали научаться взаимно помогать друг другу благодаря пользе, <приносимой совместными действиями>. Собираясь же вместе вследствие страха, они мало- помалу стали познавать знаки, <подаваемые ими> друг другу.
(3) И тогда как <вначале> голос их был бессмысленным и нечленораздельным, постепенно они стали говорить членораздельно и в общении друг с другом стали устанавливать <словесные> символы относительно каждой из вещей, <и таким образом> они создали самим себе привычную речь обо всем <существующем>.
(4) А поскольку такие объединения <людей> образовались по всей обитаемой земле, то не один язык возник у всех <людей>, так как каждая <из групп> составляла слова, как ей пришлось.
В результате этого появились разнообразные языки со своими особенностями, и <такие> первоначально образовавшиеся объединения людей стали родоначальниками всех народов.
(5) Итак, первые люди, поскольку <тогда еще> не было изобретено ничего из того, что относится к удобствам жизни, проводили свою жизнь в беспрерывных тяжелых трудах, ибо они не были защищены одеждою, не умели строить жилищ, не знали употребления огня и не имели вовсе никакого понятия о приготовлении пищи.
(6) В самом деле, не имея <еще> привычки собирать пищу, которая была дикорастущей, они не делали никакого запаса плодов для своих нужд. По этой причине многие из них погибали зимой от холода и недостатка пищи.
(7) С того времени, мало-помалу научаемые опытом, они стали зимою искать убежище в пещерах и откладывать про запас те из плодов, которые могут сохраняться. <Далее> стало им известно употребление огня, и постепенно они познакомились и с прочими полезными <для жизни вещами>, затем были изобретены ими искусства и <все> остальное, могущее быть полезным для общественной жизни. Действительно, сама нужда служила людям учительницей во всем, наставляя их соответствующим образом в познавании каждой <вещи>. <Так нужда научила всему> богато одаренное от природы живое существо, обладающее годными на все руками, разумом и сметливостью души.
89. Прокл in Crat. 16 p. 5, 25 Pasqu. Мнения Кратила держались Пифагор и Эпикур, <мнения> Гермогена — Демокрит и Аристотель… р. 6, 10. Пифагор намекает, что имена <вещам> дает душа, которую надо отличать от ума. Да и самые вещи не существуют, как ум, первично, но последний заключает в себе их образы и выражающие их сущность слова, которые легко могут выходить, как бы «статуи» сущих <вещей> (Срв. Демокрит В 142), в качестве имен, являющихся подражанием умственным видам и числам. Итак, последнее (виды и числа) у всего есть от ума, который познает самого себя и обладает мудростью, название же <происходит> от души, подражающей уму. В самом деле, как говорит Пифагор, образовывать имена <вещей> не может всякий, кому вздумается, но <может лишь тот>, кто видит ум и естество сущего. Итак, имена — по природе. Демокрит же говорит, что имена — по установлению, и доказывает это четырьмя эпихейремами3:
1) На основании одноименности. Ибо различные вещи называются одним и тем же именем. Следовательно, имя — не по природе.
2) На основании многоименности. Если различные имена прилагаются к одной и той же вещи, то они равнозначны между собой, что невозможно, <если имена — по природе>.
3) В-третьих, на основании перемены имен. Ибо, каким образом мы переименовали Аристокла Платоном, Тиртама же — Теофрастом, если имена — по природе?
4) На основании недостатка подобных <имен>. Почему от «мышления» мы говорим «мыслить», а от «справедливости» мы уже не производим <подобным же образом> другого имени? Следовательно, имена — по случаю, а не по природе. Сам же он называет <свою> первую эпихейрему многозначною, вторую — равносильною, третью — переименовывающею и четвертую — безымянною.
90. Плутарх de sollert. anim. 20 p. 974 А. Пожалуй, мы смешны, превознося животных за научение нас. 'От животных, — говорит Демокрит, — мы путем подражания научились важнейшим делам: <а именно мы — ученики> паука в ткацком и портняжном ремеслах, <ученики> ласточки в построении жилищ и <ученики> певчих птиц, лебедя и соловья, в пении'.
Платон[87]
По-моему, это совершенно необходимо, Сократ, — ответил Симмий. — И какое прекрасное прибежище находит наше рассуждение в том, что одинаково существуют и души до рождения, и те сущности, о которых ты говоришь! Для меня, по крайней мере, нет ничего более очевидного: да, все эти вещи безусловно и неоспоримо существуют — и прекрасное, и доброе, и все остальное, о чем ты сейчас говорил. Что до меня, мне других доводов не надо!
— А как быть с Кебетом? — спросил Сократ. — Нужно ведь и его убедить.
— Я думаю, и ему этого достаточно, — сказал Симмий, — хотя нет на свете человека более упорного и недоверчивого. И все же, я думаю, он вполне убедился, что душа наша существовала до того, как мы родились. Но будет ли она существовать и после того, как мы умрем, — продолжал он, — это и мне, Сократ, представляется еще не доказанным. Еще не опровергнуто опасение большинства, о котором говорил Кебет, что со смертью человека душа немедленно рассеивается и ее существованию настает конец. В самом деле, пусть даже она возникла и образовалась где-то в ином месте и существовала прежде, чем войти в человеческое тело, — разве это мешает ей, после того как она наконец войдет в тело, а затем избавится от него, погибнуть и разрушиться самой?
— Ты прав, Симмий, — заметил Кебет. — Я бы сказал так: доказана только половина того, что нужно, а именно что наша душа существовала прежде, чем мы родились. Надо еще доказать, что и когда мы умрем, она будет существовать ничуть не хуже, чем до нашего рождения. Иначе доказательство останется незавершенным.
— Оно уже и теперь завершено, Симмий и Кебет, — возразил Сократ, — если вы потрудитесь соединить в одно два доказательства — это и другое, на котором мы сошлись раньше, то есть что все живое возникает из умершего. Раз наша душа существовала ранее, то, вступая в жизнь и рождаясь, она возникает неизбежно и только из смерти, из мертвого состояния. Но в таком случае она непременно должна существовать и после смерти: ведь ей предстоит родиться снова. Значит, то, о чем вы говорите, уже доказано. И все же, мне кажется, и ты, и Симмий были бы не прочь углубить это доказательство потому, что испытываете детский страх, как бы и вправду ветер не разнес и не рассеял душу, когда она выходит из тела, — в особенности если человеку выпало умирать не в тихую погоду, а в сильную бурю.
Кебет улыбнулся.
— Ну что ж, Сократ, — сказал он, — постарайся переубедить трусов. А впрочем, не то чтобы мы сами трусили, но, пожалуй, сидит и в нас какое-то малое дитя — оно-то всего этого и боится. Постарайся же его разубедить, чтобы оно не страшилось смерти, точно буки…
— Вот какой вопрос нам нужно задать себе, по-моему, — сказал Сократ. — Чему свойственно
