психокоррекции оказывались люди, могущие каким-то образом поколебать стабильность сложившегося на планете уклада жизни. Отметим, что уклад этот явно отличается от общепринятого на Земле и в других земных колониях. Следовательно, можно взять в качестве рабочей гипотезы предположение, что психокоррекция проводилась для поддержания стабильности общественно-социальной структуры. Это — «для чего».
Историки и социологи зашевелились. Донесся возглас: «Инте-ере-есно!» На говорившего накинулись сразу несколько человек: «Чего тут интересного? Это же тривиально! Да это же во все времена любая власть так поступала, давила всех противников!» Голоса слились в неразборчивый гул, потом кто-то шикнул, все замолчали и опять повернулись к Беккеру, который терпеливо пережидал шум.
— Теперь второй вопрос: «Как?» От ответа на него зависит и третий вопрос: «Кто?» Ну, как справляются с нашим братом — ясно. А вот с аборигенами… Попрошу набраться терпения и выслушать меня, сколь бы дикими ни показались мои предположения… Во-первых, здесь, на планете, невозможен обмен направленной мыслью, ментообмен. Насколько я понимаю, наши физики и ментоскописты объясняют это тем, что местное солнце является естественным источником гиперполя в сочетании с еще каким-то, неизвестным пока, излучением. Во-вторых, все мы отмечали, особенно сразу по прибытии, давящее ощущение чужого взгляда — признак стороннего спонтанного ментоконтакта. Я считаю, что излучение, действовавшее в течение нескольких поколений, привело к появлению у жителей планеты способности находиться в постоянном ментоконтакте, а точнее — в постоянной связи на уровне подсознания. Или, если хотите, к появлению всепланетного сознания, сверхсознания, надсознания — термин я пока не подобрал… И вот это-то сверхсознание, образующее планетную ментосферу, и является причиной всех рассматриваемых явлений. Из-за него для нас с вами невозможен ментообмен — сознание блокируется, защищаясь от давления ментосферы. Примерно так мы рефлекторно жмуримся при ярком свете… Сверхсознание, возможно, еще и не осознает себя, но тем не менее стремится сохранять стабильность составляющей его структуры. Стремление к упорядоченности — неотъемлемое свойство, или даже признак, живой материи!
Аудитория вполголоса загудела. Беккер, со слабой иронической улыбкой, пережидал шум. Наконец, уловив какие-то осмысленные реплики, он громко сказал:
— Достаточно! Я вижу, идея понравилась! Она объясняет все: и кто, и зачем, и как! Даже цикличность ментоактивности хорошо привязывается к пресловутым Карнавалам, если принять, что она зависит от излучения местного солнца… Кто-то тут, справа, все спрашивает, почему, мол, надсознание не устанавливает с нами контакт? А вы не пробовали установить контакт с отдельными клетками своего тела? Или побеседовать на абстрактные темы, скажем, с собственной печенью? Но ведь для надсознания все мы не более чем составляющие его клетки!
И он направился к своему месту, не замечая, как смолкает гул голосов и зал, подобно цепной реакции, охватывает тишина: они были ошарашены. Он не замечал вообще ничего вокруг, кроме устремленных на него глаз Веры. Он только сейчас понял, почему она задержалась вчера, понял, где она была: конечно же, в Центре здоровья. И наверняка ей вчера наложили на сознание матрицу Юлии…
У своего кресла Беккер остановился и, не оборачиваясь, сказал, словно самому себе, но так, что все услышали:
— Я не знаю, до конца ли мы отдаем себе отчет в том, что произошло… Мы все искали иной разум и вот наконец нашли. Не в глубинах галактик, а рядом — отражение в зеркале, странным образом обретшее вдруг самостоятельность. И не знаю, нужно этому радоваться или нет…
Корабль был в безвременье. Он был Нигде и Никогда. Корабль шел гиперпространством…
Вера медленно шагала по коридору, задумчиво касаясь кончиками пальцев холодного пластика стены. Чуть заметно вибрировал пол, вот потянуло холодным ветерком — она проходила мимо забранного узорной решеткой отверстия климатизатора. Вера растроганно улыбнулась — так не вязалась со строгой геометрией отсеков гиперпространственного корабля, самого последнего достижения земной техники, эта наивно- замысловатая, с доверчивыми завитушками, решетка. Словно возвратясь после долгой разлуки домой, Вера узнавала все больше и больше таких вот милых мелочей. На дверях всех лифтов магистрали «С» были нарисованы цветочки; киберуборщик верхнего уровня откликался на кличку Джек; проживавший в кают- компании попугай Мишка превосходно умел сам открывать свою клетку, но делал это только в присутствии зрителей, чтобы его начинали загонять обратно, уговаривать и запугивать. По-человечьи он разговаривал только в особенно хорошем настроении, да и то большей частью язвил и вставлял ядовитые реплики, всегда к месту и к удовольствию почтеннейшей публики, за исключением объектов его шуток. Больше всего Мишке нравилось, когда на него обижались — совсем как на человека…
Так, улыбаясь, Вера свернула в свой отсек. По пути ей не встретилось ни души: она допоздна засиделась в радиорубке, просплетничала с Машенькой Федосовой обо всех старых, старинных и новых знакомых. Навстречу выползла черепашка-кибер-уборщик, шарахнулась было в сторону, но, разглядев форменный комбинезон, вернулась и, тихо жужжа, принялась за работу. Перед дверью Вера остановилась, оглянулась украдкой на киберчерепашку и покраснела — это была каюта Беккера.
Дверь мягко скользнула на место. Домашний компьютер, почувствовав присутствие постороннего, включил освещение. Потолок затеплился — чуть-чуть, еле-еле, чтобы только различались контуры предметов. Компьютер помнил, что уже поздно и хозяин каюты спит. Осторожно ступая по мягкому, как мох, ворсу, Вера прошла вперед, включила светильник — потолок тут же погас — и опустилась в кресло. Чувство, что наконец-то она дома, не оставляло ее.
Приподняв руку, она показала пальцами. На удивление, компьютер понял ее и слегка повернул зеркало. Потом, повинуясь ее жестам, еще и еще. В зеркале стал виден столик, пустое кресло напротив, затем появилась и она сама — настороженный поворот головы, узкие прямые плечи, высокая шея, широко открытые в полумраке глаза с двумя блестящими яркими точками отражений светильника. Она опять шевельнула рукой, изображение каюты бесшумно скользнуло, поворачиваясь, дальше, и замерло, поймав в кадр лицо Беккера.
Розовый светильник горел вполнакала, каюта тонула в полутьме, различался только контур головы на подушке, черт лица было не разобрать. Свет Вера добавлять не стала, опасаясь разбудить Беккера. Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Почти физически она ощутила бьющуюся в ходовом реакторе, шестью ярусами ниже, тугую огненную ярость скрученной в бешеные жгуты плазмы, мутно- радужные разводы безвременья на экранах в ходовой рубке, деловое перемигивание огоньков и бесстрастную информацию на дисплеях корабельного мозга. И все это непонятным для самой Веры образом было связано с Беккером. Ей вдруг остро захотелось написать это — прямо сейчас, немедленно схватить кисть и перенести на полотно повисший в Нигде надежный, прочный и такой земной кусочек человеческой цивилизации, замкнувший в своей металлической скорлупе и защитивший от всего — или Ничего? — что за бортом, экипаж и пассажиров — людей, частицу человечества.
К утру стало прохладно — климатизаторы добросовестно отрабатывали программу. Вера очнулась ото сна, глянула вниз и замерла: у ее ног, подтянув колени и положив голову на руку, на полу лежал Беккер. Такое уже было — она и Беккер на ковре у ее ног. Но в тот раз все происходило не в каюте Беккера, а в ее комнате, и оттого все было по-другому…
Вера чуть, шевельнулась, собираясь встать, и Беккер мгновенно открыл глаза.
— Удрать собралась? — весело спросил он. — Не выйдет!
Он вскочил на ноги и подошел к видеофону. Соединившись с камбузом, он заискивающе попросил прислать завтрак в каюту. «На двоих», — виновато добавил он. Вера тихонько хихикнула — вчера корабельный кок Магда, худущая высоченная женщина неопределенного возраста, заманила Веру на камбуз, заставила съесть почти целиком капустный пирог и на прощание сердито сказала: «Глупая голова! Зачем сама мучаешься и мужчину мучаешь? Замуж за него выходить надо!»
После завтрака Вера отправила Беккера в библиотеку, где его уже дожидался Гарднер с отчетами, а сама не спеша помылась, привела в порядок прическу, забежала на минуту к Машеньке и только тогда пошла туда же.
Там уже собрались все члены комиссии и половина свободных от вахты членов экипажа. Разгоряченные лица говорили о том, что здесь только что отгорел спор. Поль Гарднер откинулся на спинку
