содержался начальник имперского управления безопасности Эрнст Кальтенбруннер, «любимца фюрера» вызвал не капитан Бовиаш, обычно допрашивавший его, а незнакомый штандартенфюреру полковник с седым бобриком и почти таким же, как у Отто, шрамом на лице.
— Я ваш коллега, Скорцени, потому разговор у нас будет совершенно открытым, следовательно, кратким. О кэй?
Говорил он по-немецки почти без акцента, на очень хорошем берлинском, видимо, работал в посольстве, слишком отточен язык, несколько отдает мертвечиной: Скорцени, как и Кальтенбруннер, любил австрийский диалект, сочный, красочный, но при этом резкий, как выпад шпаги.
— О кэй, — ответил Скорцени. — Это по-солдатски.
— По-солдатски? — задумчиво переспросил полковник. — Нет, само понятие «по-солдатски» неприложимо к людям, носившим черную форму. И давайте не будем дискутировать на эту тему: вашу позицию по поводу «неукоснительного выполнения присяги» и «повиновения приказу начальника» оставьте для мемуаров. Вы отдаете себе отчет в том, что подлежите суду как ближайший пособник главных нацистских военных преступников?
— Я могу ответить только абзацем из будущих мемуаров, — усмехнулся Скорцени. — Я выполнял свой долг и подчинялся не преступникам, а людям, с которыми Соединенные Штаты до декабря сорок первого поддерживали вполне нормальные дипломатические отношения.
— Верно, — поморщился полковник, — все верно, но это для суда. А я не посещаю судебные заседания, я передаю судьям человека, признавшегося в совершенных преступлениях или же изобличенного в них. И — умываю руки. У меня не вызывает содрогания образ Понтия Пилата, он не был злодеем, судил по совести, никто не вправе вменить в вину ошибку, — с кем не случается. Не ошибись он, кстати, не было бы в мире Христа; люди чтут мучеников, особенно безвинных. Вопрос в другом: вашей выдачи требуют не только итальянцы, но и чехи, поляки, венгры и русские. Каждый из них вздернет вас, вы отдаете себе в этом отчет?
— Вполне.
— Наконец-то я получил ответ, который меня вполне устроил. Боитесь смерти?
— Нет.
— Правда? Тогда идите в камеру и собирайте пожитки. Меня не интересуют психи. Люди, лишенные естественного страха смерти, — психи. Разведке от них нет пользы.
— Хотите что-то предложить мне?
— Я предлагаю здоровым людям, Скорцени. Итак, еще раз: вы боитесь смерти? Я имею в виду повешение в маленькой камере, без свидетелей, один на один с палачом?
— Боюсь. Вы правы. Боюсь.
— Ну и прекрасно. Вопрос не для протокола: Гиммлер вам поручил создание тайной сети «Шпинне», которой вменялось в обязанность восстанавливать третий рейх после его крушения?
— Рейхсфюрер мог отдать такого рода приказ только двадцать седьмого апреля, после того как он предал Гитлера, решив вступить с вами в прямые переговоры. Я в это время был в Зальцбурге, а он на севере.
— Вы настаиваете на этом своем показании?
Скорцени усмехнулся:
— Вы же сказали, что мы беседуем без протокола.
— Верно. Но, как разведчик, вы прекрасно понимаете, что наша беседа записывается. Итак, вы настаиваете на этом своем показании?
— Бесспорно.
— Вы знаете штурмбанфюрера СС Хеттля?
— Да.
— Кем он был?
— Связным офицером доктора Эрнста Кальтенбруннера.
— У вас нет оснований не доверять ему?
— Нет.
— Что вы можете сказать о нем?
— Это был офицер, верный присяге.
— О кэй, — вздохнул полковник. — Сейчас я приглашу его к нам. Не возражаете?
— Наоборот. Я рад этой встрече. Он содержится здесь же?
— Нет. Он доставлен сюда из своего особняка. Он живет в Бад-Ауозе, там же, где работал последний год при Гитлере. Только он приобрел — с нашей помощью — новую виллу, ближе к набережной.
Полковник снял трубку телефона, попросил «пригласить доктора Хеттля», поинтересовался, курит ли Скорцени, хватает ли сигарет, как кормят, не душно ли в камере, корректны ли охранники. Ответы узника — весьма обстоятельные, Скорцени в этом смысле был немцем, а не австрийцем — слушал рассеянно, разглядывая короткие ногти на крепких, боксерского
Когда дверь отворилась и вошел Хеттль — в прекрасно сшитом костюме, тщательно выбритый, принеся с собой запах, видимо, очень дорогого английского одеколона, — полковник поднялся, протянул ему руку, предложил место рядом с собой и спросил:
— Господин Хеттль, вы знаете этого человека?
— Конечно, мистер Боу…
Полковник перебил его:
— Я здесь анонимен, господин Хеттль, я еще не убежден, что у меня получится разговор со Скорцени… Так что, пожалуйста, без фамилии.
— Да, конечно, господин полковник, — дружески улыбнулся Хеттль, по-прежнему не глядя на Скорцени.
— Кто этот человек?
— Штандартенфюрер СС Скорцени.
— Вы давно знакомы?
— Вечность.
Полковник засмеялся:
— А еще конкретнее?
— Лет двадцать как минимум.
Полковник обернулся к Скорцени:
— Вы подтверждаете это?
— Да.
— Господин Хеттль, а теперь, пожалуйста, расскажите, что вы знаете об организации «Шпинне». Когда она была создана? Кто ее возглавлял? Цели? Сеть? Возможности?
— Лучше бы это сделал штандартенфюрер Скорцени. Он был назначен фюрером «Шпинне», он знает все детали.
— Ну как, Скорцени? — спросил полковник. — Вы расскажете или мы будем просить помочь нам господина Хеттля?
Скорцени вздохнул, пожал плечами:
— Мне горько слушать вас, Хеттль. О чем вы? Какой паук? Проигрывать надо достойно. Разве можно так ронять достоинство германского офицера?
— Мы его потеряли, надев черную форму, Отто, — ответил Хеттль.
— Так сняли бы! Мы никого не неволили, — усмехнулся Скорцени. — И начали бы борьбу против нас!
— Он начал борьбу против вас своевременно, Скорцени, — заметил полковник. — Он начал ее в сорок четвертом, когда до конца понял, что из себя представляет Эйхман. Не так ли, господин Хеттль?
— Да, Отто, это так. Я был в черной форме, но я вел борьбу против Гитлера.
Полковник кивнул:
— Господин Хеттль сотрудничал с Даллесом с зимы сорок пятого, Скорцени. Продолжайте, пожалуйста, Хеттль. Помогите бывшему штандартенфюреру
— Организация «Шпинне» была самой законспирированной в СС. Насколько мне известно от
