трепыхание сердца…»
— К столу, к столу! — крикнула Элизабет. — Начинается пир!
И по тому, как она весело бросилась на кухню, подмигнув Полу, Кристе стало ясно, что Спарк ни о чем не сказал жене; да и под силу ли такое? «Но ведь мне нельзя не сказать, это как принести в чистый дом грязь, намеренно не вытерев обувь у порога. Я не знаю почему, — сказала она себе, — но я должна это сделать, я не знаю как, но то, что я должна, ясно мне, если я не хочу потерять Пола. Спарк расскажет ему все, он не сможет ему не рассказать о том, что было в Лиссабоне» как я делала все, чтобы он стал моим, как я почти добилась этого. Да, все, что было, — страшно, это как рана, она будет гноиться до тех пор, пока ее не вычистят и не промоют перекисью водорода. Верно, не всякая правда нужна человеку, кто-то из русских писал, что есть правда, которая унижает, люди инстинктивно отталкивают ее от себя, закрываются, придумывают оправдания. Но ведь если она, эта правда, существует, от нее никуда не денешься! Надо найти форму, — сказала себе Криста, — это очень важно — форма правды, это важнее всего на свете, а для меня так и вовсе вопрос жизни и смерти. Если я потеряю Пола, мне нечего делать на земле».
— Элизабет, вы разрешите мне немного поиграть с детьми в прятки? — спросила Криста. — Я до сих пор люблю эту игру, можно? Пять минуток хотя бы.
— Я буду прятаться, я, я, я! — закричал трехлетний Пол и сразу же бросился за штору. — Криста, ищи меня, только не сразу находи!
Роумэн, Спарк и Элизабет сели за стол, прислушиваясь к тому, как мальчишки визжали во дворе, — игра переместилась уже туда.
— Она — чудо, — сказала Элизабет. — Я счастлива за тебя. Пол. Правда, Спарк?
— Да, — кивнул тот. — Очень красивая девушка. Ты никогда ее раньше не встречал?
— Где? — усмехнулся Роумэн. — В немецкой тюрьме? На фронте? Где я мог ее встречать? А почему ты спросил об этом?
— Сколько ей? — спросила Элизабет. — Она смотрится как ребенок. Это, кстати, замечательно: чем больше в женщине ребенка, тем легче мужчине. Это некий консервант мужской нежности. Когда я начала работать домашним министром финансов, торговли, иностранных дел и шефом налоговой службы, Спарк стал реже бывать дома, ему скучно со мной, нет противоположного. Правда, Спарк?
— Слушай-ка, Пол, — медленно, словно бы выдавливая из себя слова, начал Спарк, — мне сдается, что я где-то видел Кристу.
— Так спроси ее, — Роумэн пожал плечами, алчно обсматривая телячью ногу. — Крис! Скорей! Потом поиграете! Люди, за стол! Ты права, сестра, в ней много от ребенка…
Криста привела мальчишек, вымыв перед этим их разгоряченные лица горячей водой: «Запомните, если после бега брать ледяной душ, будете долго потеть, а после горячей воды вам сразу станет прохладно, так мне говорили лучшие боксеры мира, они-то уж это знают — будь-будь!»
Элизабет посмотрела на сыновей, те моментально замолкли, улыбнулась Роумэну и сказала:
— Вы очень красивая, Криста, а значит, умная, да, да, чем женщина красивее, тем она умней. Поэтому вам очень повезло. Вы полюбили одного из самых прекрасных людей на земле. Я просто не знаю, кто есть лучше. Спарк, конечно, лучше, но он моя собственность, к этому привыкаешь… И это самое ужасное в браке, Крис. Пожалуйста, никогда не привыкайте к Полу. Всегда ждите его: он может не вернуться, такая уж у него работа. Всегда радуйтесь ему: может быть, бог дал вам последний день радости. Всегда оберегайте его: чем сильнее мужчина, тем он мягче и ранимее. И знайте, что теперь вместе с мужем вы получили добавку — брата и сестру, нас со Спарком.
— И племянников, — закричали мальчишки. — Крис, мы твои племянники, скорей доедай это мясо и пойдем играть!
— О, неблагодарные, — вздохнула Элизабет. — Какое же это мясо?! Это телятина!
Крис спросила Элизабет, как нужно готовить такое чудо, та принялась с увлечением объяснять. Роумэн обратился к Спарку:
— Ты не сказал Брехту, что я прилетаю?
— Он теперь живет где-то в Нью-Йорке, не выходит из отеля, совершенно сломан. Эйслер там же… Я звонил Фейхтвангеру, он ждет нас, совсем раздавлен, ждет вызова в комиссию по расследованию… Крис, где я мог вас видеть? — неожиданно спросил Спарк, хотя всячески уговаривал себя не задавать ей этого вопроса.
— Как где? — она вымученно улыбнулась. — В Лиссабоне в сорок четвертом, но вы там, кажется, жили под другой фамилией?
Роумэн почувствовал, как у него кусок телятины застрял в горле. Криста положила ладонь на его руку:
— Это романтическая история, я непременно расскажу об этом.
— Как интересно! — Элизабет всплеснула руками. — Так вы знали Спарка?
— Спарка я узнала в аэропорту, — ответила Кристина. — Я знала американского дипломата с другой фамилией, но с обличьем Грегори. Кстати, Пол, я сейчас придумала поразительный сценарий, если Грегори поможет его пристроить, мы прославимся и разбогатеем.
— Расскажите, Крис, пожалуйста, расскажите, — попросила Элизабет. — Это так интересно!
— При мальчиках не стоит, это связано с наци, очень жестоко… Я расскажу за кофе, ладно? Когда мы перейдем пить кофе, я расскажу все.
— Эта история началась в… Бельгии, — Крис спросила у Роумэна глазами разрешения взять сигарету, он чуть прикрыл веки, она закурила, глубоко задохнувшись синеватым дымом, и продолжила: — В сорок третьем году наци особенно неистовствовали, хватали на улицах всех подозрительных, расстреливали заложников, разлучали детей с родителями… Это надо пережить, это трудно понять людям, которые не знали оккупации… Ну вот, представьте, что каждую ночь, ложась спать, вы не раздеваетесь, потому что до четырех утра проводят аресты. Раздеться можно только в четыре часа… Они ведь не давали толком одеться, выволакивали, в чем был человек, а камеры в тюрьмах не отапливались… Никогда люди в Европе так истово намолились по утрам, как в те годы: бог дал день, слава богу, а уж пища — это второе, потом как-нибудь… Ох, Элизабет, вам, наверное, грустно слушать это? Зачем я, действительно?!
— Рассказывай, — попросил Роумэн. — «Грустно» к тому, что ты пережила, — неприложимо. Рассказывай.
— Рассказывайте, Крис, это страшно, но это надо знать, — сказала Элизабет, — да, Спарк?
— Сколько тогда вам было лет, Крис? — спросил Спарк.
— Это не моя история, Грегори, я хочу рассказать историю моей подруги… Хотя… Увы, история в определенной мере типическая… Ей… моей подруге тогда было… двадцать два года. Так вот, однажды семья облегченно вздохнула, потому что пробило четыре часа, отец первым разделся, потом легла дочь, а мама отправилась на кухню затопить печь: отопления же не было тогда, грелись только от печки… Моя подруга… Ее звали… Ани… подумала тогда, что через три часа мама напоит их горячей водой, настоенной на травах, которую люди собирали летом в лесу и на полях, — чая не было, даже по карточкам не давали, только пачку морковного кофе в месяц, да и то при наличии члена семьи, работавшего на немецкую оборонную промышленность. Она только-только задремала, счастливая, что и эта ночь
