местностью взаимосвязь «центр—периферия». Эта взаимосвязь предполагает приобретение городом у села сельскохозяйственных продуктов и сырья в обмен на специалистскую продукцию ремесленников. С другой стороны, если тот же город пытается заняться заморской торговлей, более естественно для него будет «вырастить» еще один городской центр, как это делали греки, нежели взаимодействовать с заморской территорией как со специализированной периферией или сырьевым источником.
Краткий обзор структурных изменений в организации пространства, произошедших вследствие появления колеса, дороги и папируса, можно подытожить следующим образом: сначала была деревня, в которой не было всех этих групповых расширений частного физического тела. Вместе с тем, деревня как форма сообщества уже отличалась от сообщества собиравших пищу охотников и рыболовов, ибо жители деревни имели возможность закрепиться на земле и приступить к разделению труда и функций. Само их соединение становится формой ускорения человеческих деятельностей, дающей импульс дальнейшему разделению и специализации действия. В таких условиях возникает расширение ноги-как-колеса для ускорения производства и обмена. Но, кроме того, эти же условия интенсифицируют конфликты и разлады в сообществе, что заставляет людей собираться во все большие агрегаты для оказания сопротивления акселерированным деятельностям других сообществ. Деревни вливаются в город-государство с целью противостояния опасности и ради обретения безопасности и защиты.
Деревня институционализировала все человеческие функции в формах, обладающих низкой интенсивностью. В этой мягкой форме каждый мог играть много ролей. Степень участия была высокой, а степень организации — низкой. Такова формула стабильности для любого типа организации. Тем не менее разрастание деревенских форм в город-государство требовало большей интенсивности и неизбежного разделения функций для того, чтобы можно было справиться с этой интенсивностью и конкуренцией. Жители деревень все до единого участвовали в сезонных ритуалах, которые в городе превратились в специализированную греческую драму. Мэмфорд считает, что «вплоть до четвертого века в развитии греческих городов преобладал деревенский стандарт»
Естественной тенденцией разросшегося городского сообщества является рост интенсивности и ускорение всякого рода функций, будь то речи, ремесел, денег или обмена. Это, в свою очередь, предполагает неизбежное вынесение этих действий вовне путем дальнейшего их разделения, или, что то же самое, нового изобретения. Так что если даже город и формировался как своего рода защитное укрытие или щит для человека, этот защитный слой покупался ценой максимизации борьбы в его стенах. Между гражданами начинались военные игры, описываемые, например, Геродотом и представлявшие собой ритуальные кровавые бани. Ростра,[148] судебный двор и рыночная площадь отлились в емкий образ состязания и раздора, в отношении которого в наши дни используют выражение «крысиные бега».[149] Тем не менее, именно в окружении таких раздражителей человек создавал в качестве контрраздражителей величайшие свои изобретения. Эти изобретения были расширениями его самого, рождавшимися в сосредоточенном тяжелом труде, с помощью которого он надеялся нейтрализовать дистресс. Именно греческое слово
Город, созданный ради защиты, неожиданно вызволил из ускоренного взаимодействия функций и знаний неистовые интенсивности и новые гибридные энергии. Он весь выплеснулся в агрессию. Тревожность деревни, сменившись сопротивлением города, переросла в истощение и инертность империи. Эти три стадии болезни и синдрома раздражения воспринимались теми, кто переживал их в своей жизни, как нормальные физические выражения контрраздражительного исцеления от болезни.
Третья стадия борьбы за равновесие между силами, заключенными внутри города, приобрела форму империи, или универсального государства, породившего расширение человеческих чувств в колесо, дорогу и алфавит. Мы можем с симпатией относиться к тем, кто впервые увидел в этих инструментах ниспосланные самой судьбой средства привнесения порядка в отдаленные области турбулентности и анархии. Эти инструменты должны были казаться величественной формой «помощи извне», разносившей благодеяния центра в варварские окраины. В настоящий момент, например, мы пребываем в совершенном неведении относительно политических последствий «Телстара».[152] Запуск этих спутников в космос, вынесший их вовне как расширения нашей нервной системы, вызвал автоматическую реакцию во всех органах политического тела человечества. Такая новая интенсивность близости, навязанная «Телстаром», требует радикальной переаранжировки всех органов ради удержания выносливости и равновесия. Рано или поздно — скорее рано — она скажется на процессе преподавания и обучения, затрагивающем каждого ребенка. Примет новые формы фактор времени, заключенный в любом решении в сфере бизнеса и финансов. Среди народов мира нежданно появятся странные новые водовороты власти.
Расцвет города совпадает по времени с развитием письма, особенно письма фонетического, т. е. той специалистской его формы, которая проводит разграничение между зрительным образом и звучанием. Именно с помощью этого инструмента Риму удалось привести в определенный визуальный порядок племенные территории. Последствия внедрения фонетической письменности не зависят от того, какими средствами достигается их принятие, принуждением или умасливанием. Эта технология перевода резонирующего племенного мира в евклидову линейность и визуаль-ность срабатывает автоматически. Римские дороги и улицы были единообразными и повторимыми везде, где бы они ни появлялись. Не было никакой адаптации ни к контурам местного холма, ни к обычаям. Как только прекратились поставки папируса, остановилось и колесное движение на этих дорогах. Лишение папируса, ставшее следствием потери Римом Египта, означало упадок бюрократии, а также военной организации. Таким образом, средневековый мир складывался без единообразных дорог, городов и бюрократий, и он боролся с колесом так же, как городские формы боролись позднее с железными дорогами, а мы сегодня боремся с автомобилем. Ибо новая скорость и новая власть никогда не бывают совместимы с уже существующими пространственными и социальными упорядочениями.
Мэмфорд, говоря о новых прямых авеню городов семнадцатого века, отмечает фактор, который присутствовал и в римском городе с его колесным уличным движением, а именно — потребность в широких прямых проспектах для ускорения военных передвижений и выражения помпезности и величия власти. В романском мире армия была рабочей силой, задействованной в механизированном процессе производства богатства. Пользуясь солдатами как единообразными и заменимыми частями, римская военная машина изготавливала и выпускала товары во многом так же, как это делала на ранних стадиях индустриальной революции промышленность. Вслед за легионами шла торговля. Более того, сами легионы были индустриальной машиной, а многие новые города были похожи на новые фабрики, укомплектованные единообразно обученным армейским персоналом. С распространением грамотности, которое последовало за появлением печати, связь между унифицированным солдатом и производящей блага фабричной рукой стала менее зримой. Вполне очевидной она была в наполеоновских армиях. Наполеон со своими гражданскими армиями был самой индустриальной революцией, достигшей областей, долгое время бывших от нее защищенными.
Как мобильная индустриальная производительная сила, римская армия вдобавок к тому родила в римских городах широкую потребительскую публику. Разделение труда всегда создает отделение производителя от потребителя и даже имеет тенденцию обособлять место работы от жизненного
