страданиями и неустроенностью. Другие удовлетворяются сознанием того, что земная жизнь и так состоит из звездной пыли и что далекие галактики отражаются в листьях, лужах, цветке ириса и глазах любимой. Но лирики часто недостаточно для того, чтобы заглушить гностическое подозрение, что где-то нас ожидает нечто большее, чем то, что позволяет достигнуть природа. Епископ Хеллер заявляет: «Экзотерическая и эзотерическая традиции гласят, что Земля — не единственный дом для людей, что мы не растем, как сорняки из земли. И если наши тела могут на самом деле принадлежать этой Земле, то наша внутренняя сущность — нет»110.
Епископ, как и большинство либертариев и техноутопистов, конечно, буквально взрывается, когда речь заходит об экологах. На политическом уровне сторонники защиты окружающей среды представляют тиранию, потому что они провозглашают реальность ограничений. Они утверждают, что мы достигаем естественных границ биосферы, что регулирующие организации должны ограничить граждан и корпорации и что технология жестко ограничена в своей возможности очистить то, что она уже испортила. На духовном плане многие «зеленые», нью-эйджеры и глубинные экологи отвергают хеллеров-ское чувство иномирнои отчужденности как патологию, принимая вместо этого почти языческую идентификацию с природой и ее целительными силами. Философы и поэты цветущей земли не испытывают особого восторга по поводу платоновского презрения к материальной жизни во имя абстрактных идеалов или антропоцентри-стского наследия триумфального и неугомонного гуманизма. Не особенно они рады и декартовской механистической философии, которая отделяет сознание от тела и выпаривает магию из природы до тех пор, пока не остается только машина, которую можно разобрать.
Выжимая до упора педаль газа на колеснице Запада, экстропианцы доводят эти антиэкологические тенденции до лихорадочных высот, дистиллируя их в то, что Марк Дери язвительно называет «теологией кресла-катапульты». В экстропианской утопии сознание покидает тело, технология переписывает законы природы, а либертар-ные сверхновые существа оставляют Землю загрязненной и истощенной ради кибернетической жизни в космосе. Конечно, эти мечты могут рассматриваться как симптомы тщеславного и смертельного разрыва с природой, или как продиктованный гордыней отказ признавать хватку необходимости, или как наивное и нечуткое, неуважительное отношение к социальным или экологическим сетям, которые охватывают нас прямо здесь и сейчас. Но технологическое, трансцендентое рвение экстро- пианцев можно считать и просто научно-фантастической маской психодуховной интуиции, которая одолевает человечество на протяжении тысячелетий. Это алхимическая интуиция: в темной глубине человеческого «я» лежит необработанное золотое ядро, и при посредстве технологии, как в метафорическом смысле искусства, так и в буквальном, инструментальном смысле, мы можем извлечь и трансформировать его потенциал. Мы уже киборги, как могли бы сказать экстропианцы, и мы можем присмотреть себе место среди звезд.
V
Одухотворенный киборг
Если история человечества — это история превращения обезьяны в ангела, или, как провозгласил Ницше, зверя в Сверхчеловека, то, по-видимому, на одном из этапов этого пути мы должны побывать машинами. Эта участь предопределена нам самим ходом нашей эволюции. Благодаря благам машинной цивилизации, уводящим нас все дальше и дальше от непредсказуемого и зачастую злонамеренного танца природы, мы отказывались от анимистического представления, которое сковывало нас путами природных сил и отдавало во власть незримых духов-управителей. Мы осмелились мечтать о том, чтобы превзойти богов старого мира, обуздать «животную часть» нашей души, возвести урбанизированный рай на покоренной земле. Мы стали современными людьми. И хотя технология, без всякого сомнения, была для человеческих существ единственным способом выразить и навязать другим опыт отдельного от природы существования, этот путь, конечно же, стал по преимуществу путем Запада. Современный Запад, если можно так выразиться, заключил сделку с машинами — конструкциями, состоящими из запчастей и потенциалов, безжизненными по определению. И вот ныне мы технологизировали окружающую среду и изолировали самое себя в рамках научного сознания и больше не нуждаемся в обращении к природе для того, чтобы отразить свое состояние. Сегодня мы заключили рефлексию и даже дух в движения и мыслительные процессы машин.
Этот симбиоз между человеком и машиной формировался довольно долго. Начало было положено космологами-механицистами Древней Греции. А жестянщики, вроде Герона Александрийского, принялись строить причудливых протороботов, прозванных автоматами. Все эти механические божки, куклы и птицы, которые развлекали детей античности и Средневековья точно так же, как их усовершенствованные подобия развлекают сегодня детей, приходящих в Диснейленд, действительно поражали воображение. Сложные часы, украшавшие средневековые храмы, часто были снабжены механическими фигурками, изображающими грешников, святых, смерть, различных монстров, разыгрывающих мистерию человеческой жизни. Представление о механистическом универсуме, которому обязаны своим появлением эти часы, в итоге довело нас до дверей философии Декарта, принявшего революционное утверждение о том, что тела не приводятся в движение никакими духами. Разница между живым существом и трупом — не больше, чем между заведенными часами и сломанным автоматом. Католическая церковь осознала угрозу для религии, исходящую от новой механистической философии Декарта, но удовольствовалась предложенным им дуалистическим решением: давайте просто отделим res cogitaiis, царство сознания, от res extensa, протяженного мира тел и объектов, и постановим, что эти два царства нигде не встречаются.
Невероятно продуктивная мощь картезианской философии обеспечила господствующую роль хладного механизма в мировоззрении Запада, и в конце концов хрупкая стена, возведенная Декартом для защиты мыслящего субъекта, рухнула. Нейрофизиологи, психофармакологи и генетики сегодня углубились в темный лес человеческого сознания, отмечая каждый шаг на своем пути. Самые светлые образы и опыты личных откровений претворены в авторитетный научный дискурс, что грозит редукцией нашего сознания и нашей личности к уровню всего лишь сложных механизмов — к установкам в духе Руби Голдберга,[40] составленным из генетических кодов, условных рефлексов и колб с пузырящимися нейрохимикалиями. Современная психология едва ли может спасти свои устарелые басни. Недавно в Time один из авторов высказал мнение, что даже эдипов комплекс, эту грандиозную драму человеческой личности, уже можно свести к молекулам.
Чем больше мы знаем о механизмах и скрытых пружинах человеческой жизни, тем лучше мы видим, что на все наши действия, помыслы и переживания, которые прежде казались нам случайными и свободными, запрограммированы в нашем теле-сознании с безжалостностью часового механизма. Выступая с речью перед комитетом Конгресса, финансировавшим проект «Геном человека», цель которого — полная расшифровка генетического кода человека, нобелевский лауреат Джеймс Уотсон сказал: «Мы привыкли думать, что наша судьба начертана в звездном небе. Сегодня мы знаем, что в значительной степени наша судьба заключена в наших генах»111. Но и этого генетического детерминизма оказалось недостаточно для социологов и психологов, которые уже накопили достаточно свидетельств, указывающих на то, что наша социальная и культурная жизнь определяется паттернами, шаблонами, функционирующими совершенно автоматически. Эти паттерны формируются не только животными инстинктами, но и социальными институтами, семейными драмами и культурным окружением. Вдобавок здравый смысл оказался не таким уж здравым. Наше представление о нормальной реальности всего лишь отражает мощь явления, которое психолог Чарльз Тарт назвал «коллективным трансом».
После недавнего падения самых авторитарных политических режимов мы считаем, что стали более «свободными», но могущество коллективного транса только возрастает в нашем многократно опосредованном и запутанном мире. Едва головокружительные перспективы тейлористского менеджмента доказали свою эффективность на практике, капитализм вошел в продолжительную эру изобилия, используя все возможности технологии и институционального взаимодействия для того, чтобы объединять
