Популярный в нью-эйдж образ «священных технологий» позволяет предположить, что Эллюль был прав и что эмпирическая и инструменталистская логика техники овладела человеческим духом. Но хотя этот ремесленнический подход стирает традиционные теологические основания — такие, как вера, добродетель и божественное вмешательство, — он воплощает прагматическую и демистифицирующую тенденцию, которая прошла долгий путь борьбы с идеологическим абсолютизмом, массовыми психозами и церковно-приходским мировоззрением, характерным для истории религиозного периода. Гурд-жиев дал понять, что бесстрастный и прагматический настрой современного мира, умонастроение, наполненное машинами, наукой и инструментальными техниками, являясь благом для искателей в XX столетии, обезопасившем их от старых липких мифов или современных иллюзий, в то же время порождает взвешенную, объективную и самокритичную перспективу, которая позволяет этому умонастроению устоять.
Неудивительно, что многие кибернетические гуру от движения человеческого потенциала многим обязаны Гурджиеву и его духу бесстрастного самонаблюдения. Возьмем, к примеру, деятельность психолога Чарльза Тарта, который сегодня преподает в Калифорнийском университете в Дэвисе. Несмотря на десятилетия исследований и изданные труды, Тарт до сих пор известен прежде всего благодаря «Измененным состояниям сознания» (1969), фундаментальной компиляцией, редактором которой он был. В этой книге Тарт и другие авторы сборника обращают свой пестуемый в лабораториях научный взгляд в тот самый внутренний мир, в котором на ощупь начинали продвигаться месмеристы более чем за столетие до них. Они исследовали состояния гипноза, транса, гипногогии, снов, а также наиболее модные темы, такие как дзен-медитация, психоделики и аппараты обратной связи с мозговыми волнами. Держа открытой дверь к возвышенным и даже духовным потенциалам, сокрытым в «я», Тарт и компания трезво анализировали эти «состояния», рассматривая их как кибернетические системы осознания, которые способны к самостабилизации посредством циклов обратной связи между механизмами восприятия и познания. Тарт и его коллеги предполагали, что эти состояния познания не только радикально меняют мир, который мы воспринимаем, но могут быть искусственно воспроизведены, что доказывает опыт индийских йогов и отдельных западных психонавтов.
В конце концов Тарт поставил под вопрос само наше «нормальное» состояние сознания. Он пришел к заключению, что земной мир, который мы воспринимаем в обычном состоянии, с которым мы взаимодействуем и который мы постигаем при помощи «здравого смысла» в физиологическом и психологическом смысле, является симуляцией, продуктом, обусловленным в значительной степени произвольными фильтрами восприятия, рефлексами, привитыми культурой и привычными способами считывания книги мира, восходящими корнями к нашему биологическому прошлому. Тарт не был постмодернистским релятивистом: он верил, что некоторые симуляции похожи на внешний мир больше, чем другие. Но анализируя обыденное сознание, Тарт пришел к вере в то, что повседневная симуляция мира обычно загрязнена бессознательной самонадеянностью, проекциями, иллюзиями и культурными мифами.
В 1986 году Тарт опубликовал «Пробуждение», своеобразный «курс молодого бойца» для сторонников психологической самопомощи, в огромной степени основанный на годах изучения трудов Гурджиева, сотрудничества с наставниками в Эсалене и т. д. В этой книге Тарт низводит наши повседневные мысли и обыденное поведение до понятия «коллективного транса», известной социальной конструкции реальности, которой мы гипнотически следуем с рождения. Употребляя хорошо продуманную аналогию с автоматическим краном, управляемым компьютером, Тарт утверждает, что большая часть наших драгоценных человеческих черт автоматичны, «запрограммированы» под возникшие в ходе эволюции поведенческие социальные механизмы. Несмотря на это довольно сухое и механистичное разоблачение мифа о самосознании, Тарт сохраняет оптимизм. Для того чтобы наш человеческий потенциал расцвел, пишет он, мы сперва должны разобраться с устройством своей внутренней машины. «Изучая машину, мы можем узнать о себе, — пишет он. — Полностью распознав и изучив наши машиноподобные свойства… мы получаем возможность сделать шаг, на который не способны другие машины: мы можем стать действительно людьми и превзойти наше машиноподобное качество и участь аппарата»129. Это преодоление начинается с кибернетическим развитием высшего контрольного центра — ускользающего «я» Гурджиева, которое в свою очередь позволяет нам расширить способности нашего тела, эмоций и интеллекта.
В отличие от других духовных учителей, привлеченных этой линией мысли, Тарт осознавал угрозы, таящиеся в идее одухотворенного киборга. Даже практики, столь отличные от гурджиевской Работы, такие как EST, сайентология и экстропианство, демонстрируют сильную тенденцию к определенной бессердечности, элитаристской спеси, которая выносит гностическое спасение индивидуума и группы за пределы человеческой проблематики. Тарт же, напротив, настаивает на том, что страдание — это не только необходимое дополнение к бесстрастной мудрости, но что оно служит одним из наиболее развитых и разумных компонентов человеческого сознания. Это мнение Тарт отчасти заимствовал из буддизма махаяны с его образом бодхисатвы, который отказывается от ухода в нирвану до тех пор, пока все разумные существа не пробудятся.
Хотя его исследования в сфере парапсихологии заставляли многих хмурить брови, концепция Тарта остается образцом хорошо обоснованной прагматической кибердуховности. Другие пионеры измененных состояний сознания тем не менее терялись на пути к высшему контрольному центру. Одним из наиболее ярких таких персонажей был Джон Лилли, нейрофизиолог, психонавт и лидер Эсалена, который никак не мог избавиться от бесстрастного стиля объективистской науки, даже тогда, когда он входил в радужное чрево психоделического гиперпространства. В 1950-х годах Лилли имел все регалии верховного жреца науки: диплом Калифорнийского технологического института, магистерскую степень в нейрофизиологии и должность в лаборатории Национального института здоровья, изучающей интерфейс между сознанием и мозгом. Обученный в редукционистской традиции, Лилли хотел эмпирически доказать, что сознание действительно содержится внутри «биокомпьютера» мозга. Так что добрый доктор часами вонзал электроды в обезьяньи мозги, демонстрируя простоту, с каковой электрический ток мог стимулировать страх и оргазм. Такие жестокие, в духе Павлова, экскурсы в электромагнитный контроль вскоре привлекли внимание чиновников из Пентагона, которые в один прекрасный день посетили лабораторию, задавая вопросы касательно близости обезьян к их безволосым родичам. Появление этих мрачных архонтов в конце концов убедило Лилли, что он продолжать свои исследования сможет теперь только в рамках федеральных оборонных проектов по исследованию темных сторон поведения и электронных систем управления сознанием. Тогда он покинул Национальный институт здоровья и перешел к изучению межвидовой коммуникации у дельфинов. Эта изящная работа была обессмерчена в фильме «День дельфина».
В 1950-х годах большая часть представителей психологического истеблишмента считала, что лишь одна внешняя стимуляция заставляет мозг работать и что мозг быстро переходит в сонное состояние, когда эти сигналы выключаются. Чтобы проверить эту грубую материалистическую теорию, Лилли построил изоляционную камеру, которая подавляла все внешние сенсорные раздражения, и сам забрался внутрь. Проведя несколько часов в этом темном как уголь чреве, наполненном подсоленной водой, Лилли обнаружил, что ментальные феномены не являются чистой реакцией, а порождаются изнутри. Более того, эти феномены, вдобавок ко всему, просто-таки взрывали сознание. Спустя час с небольшим Лилли обнаружил, что проваливается в некие странные, зачастую визионерские состояния сознания, которые лежали далеко за пределами картографии, принятой в психиатрии.
Эксперименты с изоляционными камерами, проводимые за пределами Национального института здоровья, привели его к столкновению с ЛСД-25, а через него — к наиболее авантюрно настроенным психотерапевтам Северной Америки. Проглотив несколько доз кислоты, Лилли стал зрителем внутреннего театра с бесстрастным любопытством экспериментатора, наблюдающего за работой медсестер. После нескольких таких экспериментов Лилли пришел к выводу, что «цепи» «человеческого биокомпьютера» не только заложены эволюцией, но и постоянно заново программируются в циклах обратной связи, устанавливаемой между окружением и представлениями этого биокомпьютера о внешнем мире. ЛСД не только вскрыл всю работу этих невидимых циклов, но и позволил перепрограммировать опыт, «подгружать» новые режимы сознания и восприятия в опыт. «Когда теория биокомпьютера перепрограммировала мою думающую и чувствующую машинерию, — пишет Лилли, — моя жизнь поменялась быстро и решительно. Открылись новые внутренние пространства; появились новое понимание и юмор»130. Мантра «самопрограммирование», первоначально сформулированная Лилли, стала широко известна среди
