Это различие решающее: манихейское представление о том, что добро и зло — абсолютные противоположности, затягивает «я» в крайний параноидальный дуализм, в то время как другой, более «августинианский» вариант гнозиса открывает «я» для постоянной работы пробуждения, которая дает возможность просветления даже архонтов, которые в конечном счете не что иное, как мы сами. Такова история планеты Делмак-О — имитации, созданной не заговором «плохих» военных ученых, но отчужденными желаниями людей и их неготовностью к встрече со смертью.
Хотя гностический поиск Морли своей истинной личности достигает успеха в расщеплении иллюзий, он, кажется, не предлагает никакого подъема — только искреннее осознание медленного дрейфа к забвению. Но «Лабиринт смерти» — история Филипа К. Дика, которая означает, что история никогда в действительности не кончается. Когда Морли пробуждается на космическом корабле, он чувствует себя подавленным и почти готовым совершить самоубийство. Пока остальная команда готовится войти в другую имитацию, он бродит по коридору, где встречает странную фигуру, которая называет себя Заступником. Морли не покупается на это. «Но мы изобрели тебя! Мы и КАРП 889В». Заступник не дает объяснений, ведя Морли «к звездам», пока его команда опять застревает на Делмак-О.
Запрограммированный спаситель Дика, «бог из машины» в буквальном смысле слова, все же приводит к довольно неудовлетворительному завершению повествования. С другой стороны, Заступник все же создает брешь сверхъестественного в мрачном сценарии Дика, онтологический прорыв, который позволяет фантазму, симуляк-ру обнаружить свою сверхъестественную и потенциально спасительную силу. В каком-то смысле Морли вступает в другой порядок виртуального, существующий за технологиями имитации. Это виртуальное, которое всегда было с нами, которое не нуждается ни в каких приспособлениях, чтобы войти в нашу жизнь, которое возникает из «произвольных постулатов» программного обеспечения нашей культуры, даже если оно выходит за его пределы. Как отмечает английский фантаст Йен Уот-сон, «один из парадоксальных законов ложных реальностей Дика заключается в том, что, если вы однажды оказались внутри них, пути обратно уже нет, однако именно по этой причине может быть достигнута своего рода трансценденция»235.
Предчувствуя потенциальные метафизические и политические издержки общества, чье восприятие все в большей степени оказывается сконструированным, Дик использовал свои романы, чтобы возобновить старую гностическую борьбу за аутентичность и свободу внутри навязываемой нам вселенной технологических симуляк-ров. Несмотря на трансцендентальный настрой, свойственный ему в поздние годы, Дик не следовал за другими технодуалистами, обвиняющими плоть или материальный мир. Напротив, демиургические ловушки в его романах — это человеческие конструкты, фикции, которые мы выстраиваем из наших медиатехнологий, товары-галлюцинации, эмоциональная ложь, результат нашего желания забыться в хорошей истории. Аутентичная жизнь начинается тогда, когда эти иллюзии рушатся. «Я открою вам тайну, — пишет Дик в эссе, которое цитировалось выше. — Мне нравится строить вселенные, которые разваливаются на части. Мне нравится смотреть, как они расклеиваются, и мне нравится смотреть, как герои романов справляются с этой проблемой»236.
Разрушая свои собственные вымышленные миры, Дик оставил нам фрагментарные романы о хаотичном, мрачном и порой освобождающем взаимопроникновении виртуальной реальности и реальной жизни. Его герои — это мы, постоянно натыкающиеся на самих себя, перемещаясь, с технологиями или без них, между виртуальным миром духа и тем материальным миром, где все вещи погибают. Хотя Дик услышал уменьшающий энтропию призыв VALIS к информационному спасению, он признавал также, что энтропия убивает наши иллюзии и что это мрачное и ироничное освобождение может стать даже более значимым в мире гиперреальности, который маскирует разрушительные последствия своих технологий яркой и сверкающей упаковкой техноутопии. Конечно, мы не можем знать, станет ли информационная сеть, которой предназначено охватить Землю, электронной психиатрической клиникой или целостным обществом разума, «гигантской активной живой разумной системой» или бесконечным лабиринтом искусственных миров в «наборах Перки Пэт». Но даже если мы окажемся поглощены некой обширной сетью коллективного разума, можно гарантировать, что эта сеть неизбежно рухнет.
Столкнувшись с провалом всех обобщающих и спасительных схем, Дик обрел стимул оставаться человеком в мире, зачастую оказывающимся бесчеловечным. В противоположность усталому скептицизму постмодернистских авторов или юношескому ликованию постгуманистов, Дик всегда хранил верность «истинному человеку», которого он предварительно определял как жизнеспособное и пластичное существо, способное «справляться с новым, впитывать его и иметь с ним дело». Возможно, самая сильная сторона порожденных необузданной фантазией, переменчивых и полных мрачного юмора романов Дика — в полном сочувствия изображении людей и, особенно, незавершенных, неистовых, творческих пространств, которые мы создаем наспех, когда метафизические и технологические средства от наших психологических и социальных недугов перестают действовать. Хотя романы Дика разделяют некоторые гностические представления научной фантастики с книгами Л. Рона Хаббарда, персонажи Дика абсолютно противоположны супергероям сайентологии: это просто запутавшиеся люди, обыкновенные Джо и Джейн, которые борются против моральной двусмысленности, нищеты, наркотиков, агрессивных институтов и раскола внутреннего космоса. Они живут в мирах, где товары заняли место общности, где андроиды мечтают, где Бог скрывается в пульверизаторе. Божественную коммуникацию в таком мире несет в себе не взрыв потустороннего гнозиса, а самое телепатическое из человеческих чувств — сочувствие.
X
Третий разум от Солнца
Когда Пьер Тейяр де Шарден, иезуит и палеонтолог, покинул этот бренный мир — это произошло в Нью-Йорке в пасхальное воскресенье 1955 года, — не многие обратили на это внимание. Хотя священник был известен как ученый, произведения, которые принесут ему посмертную славу, — блестящие поэтические размышления о космической истории и о будущем человечества — большей частью оставались неопубликованными. Причина была проста: те его эссе, которые увидели свет, были так необычны, что некоторые католические бюрократы стали перешептываться об отлучении его от церкви. Вместо этого радикального шага руководители ордена просто запретили Тейяру публиковаться.
Они также фактически сослали его на многие годы в Китай, где он занимался датированием окаменелостей, просеивал песок пустыни Гоби и помогал раскапывать синантропа. Тейяр жил на Востоке, когда его духовные размышления об истории Земли привели к созданию книги «Феномен человека» — шедевра мистической науки, чей головокружительно оптимистический взгляд вдохновил один из важнейших вопросов, волнующих сегодня сердца и умы по всей планете: какова природа нового глобального мира, в котором мы сегодня обнаруживаем самих себя? Пытаясь постичь космические и нематериальные измерения нашего сетевого мира, множество техноутопистов, приверженцев нью-эйдж и кибер-теоретиков выработали различные взгляды на планетарный разум и глобальный интеллект. Но все они в долгу перед Тейяром, чье радикальное видение планетарного сознания до сих пор способно изумить тех, кто неспособен на пророческое видение.
Критики христианства часто обвиняют эту религию в институционализации опасного разрыва между человечеством и природой. Но Тейяр утверждал обратное: человечество, включая его искусство, его инструменты и его религии, — неотъемлемая часть плана эволюционной игры планеты. Хотя Тейяр в некоторой степени сохранял дуализм между разумом и телом, он отверг радикализм манихейского мифа и провозгласил «духовную ценность материи». Он рассматривал эволюцию как последовательное развертывание биохимической сложности, как процесс, который, в свою очередь, порождал все более грандиозную организацию сознания. По мере того как эволюция со скрипом продвигалась от камней к растениям, к наземным и морским животным, сознание одновременно развивалось во все новые и более сложные структуры разума, структуры, которые, как он полагал, неотъемлемо присущи материальным
