строже, легким испугом отделаться не удалось. Исключили, поставили на учет… бр-р-р, вспомнить противно. Матери, конечно, я не признался, пришлось сочините для нее какую-то красивую сказочку…
Даша потрясенно молчала. Она не хотела, чтобы он лгал ей, но почему-то ожидала совсем другой правды — не такой скверной, не такой… некрасивой, что ли. А Вадик, по-прежнему глядя в телевизор и даже, кажется, что-то разбирая из происходящего на экране, продолжал:
— Ты, кстати, Даш, извини, я ведь и тебя тогда приплел, но ты же всегда меня понимала… Ну, сказал матери, что, мол, жить без тебя не могу, и оставаться в этом городе не могу, где ты живешь и встречаешься с другими, и учиться сил не хватает — в общем, жизнь без тебя пуста и неинтересна. Вот, мол, и бросаю все, уезжаю в дальние края… Голливудский, знаешь ли, вариант, но мать ничего — проглотила.
— Так вот почему она тогда!.. — не в силах удержаться, вскрикнула Даша. — Зачем же ты так? Ведь она меня до сих пор считает виноватой…
— Но мы-то с тобой знаем правду, верно? — резонно возразил Вадим. — Я, между прочим, думал, что ты действительно в курсе всего происшедшего и покрываешь меня вполне сознательно. Ну, нет так нет, не так уж это было и важно для тебя все эти годы. А матери моей ты все равно тогда не поверила, так ведь? И правильно сделала… Что же касается мамы, то ей легче было пережить такую историю, чем то, что было на самом деле.
— И ты… — Дашин голос вдруг предательски дрогнул и сорвался. — Ты на самом деле никогда не любил меня? Все это было только «голливудским вариантом»?…
Во мгновение ока Вадим оказался рядом с ней. Обнимая и укачивая Дашу, как ребенка, целуя ее волосы и ее зажмуренные глаза, он мягко шептал:
— Ну что ты, девочка, как ты могла подумать? Я всегда любил тебя, только тебя и любил за всю свою жизнь. Просто… ты уж прости, но из-за этой любви я никак не стал бы бросать институт, наоборот — если б не вмешались другие обстоятельства, постарался бы получше его закончить, и стать хорошим врачом, и добиться тебя наконец — если не многолетней любовью, то хотя бы социальным успехом… вот дурак-то, да? У меня ведь была, если помнишь, весьма редкая хирургическая специализация… да нет, ты не помнишь, потому что ты и не знала об этом никогда.
— Ты действительно мог стать хорошим хирургом, — проговорила Даша сквозь слезы. — Я помню, о тебе говорили ребята, что ты талантлив как врач, и у тебя легкая рука, и вообще…
Его лицо изменилось, стало отчужденным, и он сам разомкнул руки, отпуская и словно возвращая Дашу самой себе.
— Ничего этого уже не будет. И виноват я сам, а вовсе не маленькая глупая девочка, так и не сумевшая оценить моей неземной любви. — Он шутливо щелкнул Дашу по носу и нарочито легкомысленным тоном закончил: — Жизнь сложилась так, как сложилась, и, пожалуй, я ни о чем не жалею.
— Даже обо мне? — пытаясь попасть ему в тон, игриво спросила девушка.
— Даша, ты неисправима! — расхохотался Вадим уже естественным, вполне мужским смехом. — Впрочем, как все женщины в мире: любой разговор вы непременно сводите к амурным переживаниям. Если тебе действительно хочется знать правду, то…
— пропел он, старательно подражая онегинским оперным интонациям.
А потом, уже почти серьезно, продолжил:
— Пойми, невозможно прожить всю жизнь, держа два пальца в электрической розетке. Я жил так довольно долго, и в самом деле были времена, когда я готов был на любые подвиги, лишь бы ты наконец заметила и полюбила меня Ну, не удалось. Что же теперь, вешаться? Проста, если раз очарую тебя, но на это я не способен: у меня оказался довольно сильный инстинкт самосохранения. Я и сейчас дорожу тобой, как ни одной женщиной в мире. А любовь… Кто это сказал, в какой книге, что даже самая бессмертная любовь имеет обыкновение изнашиваться? — Он внимательно посмотрел на Дашу, сидевшую в уголке дивана, и очень тихо добавил: — И ведь до сегодняшнего дня тебя совсем мало заботило, сохранилось ли мое чувство к тебе, не правда ли? Что же с тобой приключилось, Дашенька?…
Проводив Вадима и накрепко заперев за ним дверь — словно так она могла отгородиться от всего мира, защититься от вечных иллюзий и боли их исчезновения, — Даша вернулась на кухню, перемыла посуду и уселась за стол с чашкой любимого травяного чая. Она была опустошена и вымотана, хотя вместе с этими ощущениями и жило в ней некое чувство странной справедливости и равновесности происходящего. В самом деле, ну зачем она выдернула человека из дома, чего ждала от встречи, что надеялась получить от него?… Интеллект девушки был достаточно силен и независим, чтобы она могла честно признаться сама себе: эта попытка разворошить пепел и отыскать под ним тлеющие угли старого чувства была, по сути, обычным стремлением «подпитаться» от душевных сил другого человека, желанием снова почувствовать вкус чужой страсти, пыл и трепет иного человеческого сердца… «Эким я становлюсь энергетическим вампиром», — усмехнулась сама себе Даша, но усмешка эта была невеселой, почти презрительной, самоуничижающей. Она хотела взять у человека то, что ей давно уже не принадлежало, и оказалась справедливо наказана новым разочарованием, новой потерей и привычным чувством одиночества.
Ее грустные размышления прервала мягкая трель телефона. Девушка нехотя подняла трубку.
— Дашунь, ну ты что же, ну как так можно! — услышала она укоризненный, напевный голос Светланы. — Исчезла, испарилась — и без всякого объяснения! Я же беспокоюсь. В конце концов, с Игорем ты можешь выяснять отношения сколько угодно, но мы-то ни при чем. А Павел вообще хотел как лучше, это Игорь его попросил вмешаться в эту твою историю с наследством… Я думала, ты хоть позвонишь, а от тебя ни слуху ни духу.
— Все в порядке, — умудрилась наконец вставить словечко в беспрерывный поток Светкиных излияний Даша. — Не надо обо мне беспокоиться.
— Но мы же подруги! — В голосе звонившей прозвучало столько эмоций под общим названием «благородное негодование», что Даша невольно улыбнулась. — И ничего не в порядке, не надо меня обманывать. Павел со вчерашнего дня не в духе, почти со мной не разговаривает. Игорь с утра мечется, как угорелая кошка, никогда его таким не видела…
— Он у вас? — невежливо перебила приятельницу Даша.
— У нас, у нас, — проворчала Светка. — Хочешь, дам ему трубку?
— Ни в коем случае! — испугалась Даша. К разговору с Игорем — безразлично, стал бы этот разговор примирением или дальнейшим развертыванием ссоры, — она никак не была готова. — Ты вообще не говори ему, что звонила мне, ладно?
— Как же не говорить, если это он послал меня к телефону? Ну вот, сейчас, он уже рядом…
Представив себе, что через минуту в мембране зазвучит голос Игоря, Даша поспешно, почти панически бросила трубку на рычаг. Пусть это плохо, упрямо сказала она себе, пусть это некрасиво, неприлично… все, что хотите… но она не будет с ним разговаривать. Не хотелось ни слышать оправданий, ни отвечать на новые нападки. Ей нужен был тайм-аут в отношениях с человеком, который так и не стал ей мужем и уже практически перестал быть возлюбленным. Полуродным, полублизким, полужеланным собеседникам сейчас не было места в Дашиной жизни.
Нет, с Игорем она говорить не станет. А вот с Иринкой или с Ларочкой, пожалуй, Даша поболтала бы сейчас с удовольствием. Только где ее старая записная книжка, с тех еще, пятилетней давности, институтских времен?… Девушка присела на корточки перед письменным столом, выдвинула один за другим его ящики, порылась в тетрадях, блокнотах, чертежах. Вот она!
Снова направившись к телефону, Даша обогнула бабушкино зеркало и случайно ударилась коленкой о выгнутую столешницу его комода. Остановившись от резкой боли, она оказалась прямо напротив туманного стекла и невольно заглянула в него. «Сегодня это еще впервые…» — отметила про себя и, не успев подивиться нелепости ведения такой статистики, мысленно ахнула: в зеркале не было ее отражения! Точнее, там не было вообще ничего, кроме угрюмого полумрака, затягивающего взгляд, как воронка. Дрожащей рукой она провела по стеклу, напряженно вглядываясь в него, потом отскочила в сторону,
