проходила курс психиатрического лечения?
— Какое это имеет отношение к делу? — резко ответила Ребека. Глаза ее гневно блеснули. — Может и проходила, но это было очень давно. Наш нынешний спор…
— Что это была за болезнь? — бесцеремонно прервал инспектор.
— Кажется… какая-то форма шизофрении.
— Какая степень родства связывала вас с Давидом Культерманном?
— Очень отдаленная, хотя мы оба из одного и того же клана. Его тотем змей, символ зла, — сказала она с гордостью в голосе.
«По крайней мере одна гипотеза отпадает», подумал Бом. «Трудно представить, чтобы Культерманн съел змею.»
— Мы попросим вас еще прокомментировать снимки, сделанные в квартире Культерманна после его смерти. Речь идет о том, чтобы вы посмотрели — нет ли каких-нибудь изменений в обстановке.
Коллега Бутлер, будьте добры…
Практикант подошел к компьютеру и набрал код.
Затем принялся демонстрировать Ребеке появляющиеся на экране монитора снимки. Она разглядывала их долго и внимательно.
— Здесь что-то не так, — наконец сказала она.
— Что-то изменилось в помещении? — спросил Бом.
— Нет, не в этом дело… само тело, то есть Давид… он какой-то другой.
— Другой? В каком смысле?
— Такое ощущение, что… его лицо… на нем стороны поменялись… Родинка у него была на левой щеке, а здесь — на правой… Тоже и брови, губы, волосы… все.
— Вы хотите сказать, что его лицо превратилось как бы в зеркальное изображение?
— Кажется, не только лицо, а все тело…
В комнате повисло молчание. Слышно было лишь неустанное жужжание информационной техники, да хлопанье дверей в других комнатах комиссариата.
«Что, к черту, происходит?» — лихорадочно думал Бом. «Что это все значит?»
— Ну что ж, госпожа Вансен, мы, в таком случае, вынуждены попросить вас осмотреть тело… Если это возможно, то прямо сейчас.
Ребека молча кивнула и поднялась. Бутлер вызвал автомобиль.
— Госпожа Ребека, вы все же шесть лет были женой Культерманна, — завел речь Бом, когда они уже ехали в морг. — Вы должны его хорошо знать.
Можете ли вы нам рассказать о каких-нибудь его привычках, фобиях, интересах, слабостях?
— Давид был человек упорным, неуклонно стремящимся к поставленной цели. Он не боялся слов, как это делают сейчас многие. Наоборот, он интересовался ими. Постоянно экспериментировал, часто обращался ко мне на каком-нибудь забытом либо не существующем языке. Он записывал слова и звуки разных языков, а потом занимался компиляцией.
— Он что — хотел открыть общий для всех праязык? — встрял Бутлер, сидящий за рулем.
— Да, и насколько я знаю, он работал также над расшифровкой тайного имени Яхве. Изучал кабалистику…
— Это его интересы. А его фобии? — прервал Бом, желая направить разговор в нужное русло.
— Ну, по квартире его вы можете судить, что он был помешан на безопасности. Кроме того, он очень интересовался историей своего клана. Давид утверждал, что обнаружил в записях какие-то подчистки. Возможно, кто-то пытался замазать следы какого-то старого скандала. Странно то, то он не смог даже установить, кто его настоящий отец. Кажется, он родился, когда его формальный отец находился уже в течение пяти лет совершенно в другой части страны. Еще интереснее, что по возвращении он не высказал никаких претензий матери Давида и совершенно спокойно признал его своим сыном. Давид предполагал, что это может быть как-то связано с традициями клана…
«Это интересно», подумал Бом. «В памяти компьютеров нет ни намека на эту тему.»
— Еще он любил повторять, что «в его жилах течет кровь огромного множества предков», — добавила минуту спустя Ребека.
В сознании инспектора это отозвалось каким-то отдаленным совпадением. Оно касалось записи Культерманна в тетради «Идеи»: «Я погребаю умерших в собственном брюхе». Это могло означать, что Культерманн считал себя кем-то исключительным, наследником многих поколений.
Удручающая сцена в морге не лишена была драматизма. Сначала путь между рядов железных коек со стерильными простынями прикрывающими формы неподвижных тел, потом — снятие одной из простыней и сдавленный вскрик Ребеки, когда она убедилась, что ее подозрения верны. Бутлер вынужден был поддержать пораженную женщину.
Потом он и инспектор с некоторым трудом провели ее к автомобилю.
— Подождите меня минутку. Мне надо поговорить с врачом, — сказал Бом и вернулся к зданию морга.
Вышел он оттуда возбужденный. Результаты вскрытия оказались очень интересными. Все внутренние органы покойного были точно так же зеркально «заменены», как его лицо и кожа на всем теле. Полицию об этом не уведомили, посчитав, что там все известно, поскольку такие отклонения от нормы должны регистрироваться в компьютерной картотеке, которая заводится на каждого сразу после появления на свет. Бом, однако, подозревал, что факт скрывали умышленно, чтобы иметь возможность свободно проводить научные исследования тела.
— Так значит, вы утверждаете, что Культерманн таким не был… даже тогда, когда вы к нему приходили за несколько часов до его смерти?
— Конечно, нет! Я бы заметила!.. Это ужасно! — голос Ребеки дрожал. Да вы сами можете это проверить на всех его снимках, сделанных до этого.
Они отвезли Ребеку домой, не мучая более вопросами. Когда женщина вышла из автомобиля, Бутлер повернулся к Бому.
— Дело усложняется, — сказал он. — У вас есть какая-нибудь концепция, способная охватить все факты?
— Нет, такой концепции у меня пока что нет, — ответил Бом. — Поэтому пойду-ка я домой и немного поразмыслю. А вы возвращайтесь в комиссариат. Вам следует досконально разобраться, в чем состоит работа мужа Ребеки в области теории относительности. Я же попробую установить, кто такая эта таинственная Этель, займусь предполагаемыми подчистками генеалогического древа и проштудирую остатки записей покойного. Завтра утром встретимся в комиссариате. Это все. Успеха вам!
Следуя неспешным шагом к своему дому, Бом напряженно размышлял. Странные факты казались не связанными друг с другом. Их можно было разбить на несколько групп. В первую входили факты, касающиеся демонологии. Во-первых, след укуса на шее Культерманна. Он мог означать, что его убила женщина. Но сила укуса (отчетливые следы зубов; кожа прокушена на большую глубину) говорила в пользу психопатологической версии. Это могла быть женщина-психопатка, а в роду Ребеки такие болезни отмечались. Это могла быть Этель. Другое дело — тайна происхождения самого Культерманна.
Был ли его род отягощен «вечным проклятием», которое старались скрыть? (Здесь Бом внутренне усмехнулся). Вторая группа фактов была связана с «экспериментами» писателя в области специальной теории относительности. Может Культерманн намеренно хотел осуществить свой эксперимент перед лекцией мужа Ребеки, чтобы поразить его результатами? Это тем более правдоподобно, что в разговоре со своим издателем он заявил:
«эксперименты протекают гладко». Если эксперименты заключались в какой-нибудь трансформации, сопровождающейся выделением энергии в виде проникающего излучения, то это объяснило бы эффект «ложного пожара» в жилище покойного. Но кто в таком случае задушил Культерманна? Муж Ребеки? А может быть кто-то не желающий, чтобы результаты экспериментов были обнародованы? Так или иначе, оставалась еще третья группа фактов, связанная с интересом умершего писателя к языку. Занимался ли Давид им столь активно лишь в силу профессиональной необходимости? Может быть хотя эта гипотеза была совсем уж фантастичной — Культерманн открыл какой-нибудь метод «физического овеществления слова», завершая таким образом поэтические пробы Рембо и символистов? Может быть, он «овеществил», воплотил
