Мы следуем мысли: «Учиться у уважаемого Ту, следовать «семи хорошо» дорогого учителя Ту!» Этот путь — правильный путь.
Однажды Ту позвонил мне в страшном волнении: в Москву прилетала его жена Ха, а он, засидевшись в лаборатории, не успел приготовить обеда к встрече.
Значит, так, взволнованно говорил Ту, я купил мяса и курицу, но мне не успеть в аэропорт. А девочек никого нет — ни Бить, ни Нгы. Можешь ты приготовить что-нибудь простое: сау, мен-тао, а? Где все лежит, знаешь. За два часа справишься.
Я был польщен. Такое предложение свидетельствовало, по меньшей мере, о признании моих кулинарных способностей и доверии со стороны безусловного авторитета, каким был в моих глазах Ту. Я согласился. Но — в лучших конфуцианских традициях просил быть ко мне снисходительным, не судить строго и больно не наказывать.
— Только рису захвати, но сам его не вари, обрадовался Ту. Ключ в 70-й квартире.
Когда супруги появились, я приветствовал их с должным смирением. В отличие от русской жены, Ха не стала подавать советов и критиковать все, сделанное мною, а также и общий порядок в квартире. Но ненавязчиво не позволила мне носить с кухни на стол.
Обед прошел прекрасно. Я ел с большим удовольствием.
Когда мы прощались, Ха очень благодарила меня. Она сказала, что теперь ей будет спокойнее, когда она знает, как я забочусь о ее одиноком в Москве и заброшенном муже. Она часто с грустью думала о том, что он вечно сидит голодный. Теперь эта печаль с нее снята.
Не успел я ответить, что лучшим во мне я обязан Ту, как она с ласковой улыбкой пояснила причину своих волнений.
— Ведь он же, бедняжка, ничего не умеет. Даже чаю заварить...
Так и не знаю до сих: может, это была вьетнамская вежливость?
То, что я рассказал выше, при всем разнообразии имеет одну общую черту: взгляд на разные привычки и обычаи с нашей, европейской точки зрения. Но, наверное, найти манеры кажутся странноватыми а то и не очень приличными людям других культур? Несомненно, но как узнать их точку зрения? Ведь даже самые экзотические чужеземцы, с которыми нам приходилось встречаться, получили европейское воспитание, или хотя бы образование. Да и свойственная восточным (особенно) людям деликатность не дозволяет им делать свои замечания в наш адрес. (Этот недостаток деликатности у себя европейцы обычно почитают искренностью).
Поэтому с благодарностью я вспоминаю доктора Кришнамурти, нашего врача в Индии. Тот завтракал с нами редко (обычно вставал пораньше), но пользовался только ложкой. Решив, что застенчивый доктор стесняется взять полный прибор, я положил ему вилку. Доктор тихо поблагодарил, но вилку не взял. Я не стал приставать с расспросами.
Но доктор Кришнамурти сам решил расставить точки над «i». Он подождал, пока мы останемся одни.
— Спасибо вам, сказал доктор, но не стоило беспокоиться. Что вы, доктор, — добродушно отвечал я. — Я подумал, что вам неудобно.
— Нет, нет, — живо возразил Кришнамурти, и румянец пробился сквозь его черный загар. Я знаю, что это такое, в университетской в столовой я видел эти вилки. Но я никогда не пользуюсь ими.
— Кастовый запрет? — бестактно спросил я с профессиональным интересом.
— Что вы, смущенно сказал Кришнамурти, никакого запрета. Просто мне все время кажется, что я проткну себе язык...
