ключом к библиотеке отца, которая была вскоре предоставлена в ее распоряжение. Самые разнообразные книги на греческом, польском, латыни проглатывались с жадностью, совершенно не наблюдаемой у братьев, обучающихся вместе с нею. По природе же своей Софья явно была заводилой и командиршей, умевшей настоять на своем и подчинить себе разновозрастную ватагу братьев и сестер. Выделялась царевна и своим физическим развитием — крепкая, с по-мужски резкими, угловатыми движениями, лишенная малейших признаков девичьей нерешительности и застенчивости.
Она при любой возможности пыталась разнообразить постную теремную жизнь, и это ей удавалось. Справедливости ради надо сказать, что ее батюшка, Алексей Михайлович, внес свою лепту в более светское, чем полагалось по правилам, воспитание дочерей: он часто брал их с собой в загородные поездки и даже, что немаловажно, дал взглянуть на театральные представления «с французской пляскою». Эти впечатления отразились в Софье звонким эхом. Она начала писать стихи о красотах божьего мира, потом сочинила пьесу и разыграла в тереме ее представление, в которое, разумеется, солируя, вовлекла братьев и сестер.
Впрочем, разносторонняя одаренность Софьи сказалась и в таком исконно девичьем занятии, как рукоделие. О том, что и в нем она оставила позади себя многих, свидетельствует тот факт, что в апартаментах царя лежал, для вящей отцовской гордости, ковер, сотканный ее руками.
Софье было 19 лет, когда в 1676 году Алексей Михайлович внезапно скончался. На похоронах за гробом покойного несли на носилках нового царя — хворого 15-летнего брата Софьи, Федора. Затем шла вдова, вторая жена Алексея Михайловича, Наталья Нарышкина, а следом — царевна Софья, исполненная вражды к мачехе — молодой, красивой, успевшей познать личное счастье, да к тому же имевшей сына Петра — будущего наследника престола. Смерть государя практически сразу обнажила беспощадное, не на жизнь, а на смерть, соперничество между родней его первой жены — Милославскими и второй — Нарышкиными.
Софья действовала хитро. В первую очередь она поставила себе целью навсегда вырваться из постылой женской половины царского терема. А потому как только здоровье Федора Алексеевича ухудшилось, она, притворно или нет, причитая и рвя на себе волосы, добилась права постоянно находиться возле больного. Она кормила и поила его из своих рук, давала ему лекарства и всячески хлопотала над ним. Ну а по сути пребывала в непосредственной близости от трона, среди бояр, военачальников, влиятельных лиц, умея слышать все разговоры и во все вникать с пользой для себя. Когда ей это было надо, Софья умела приноровиться к каждому, не жалея льстивых слов. В свою очередь и окружение умиравшего царя не могло надивиться на ум, обширные знания и благочестие, столь старательно демонстрируемые царевной.
В конце апреля 1682 года, во время похорон брата, Софья, опять же вопреки всем обычаям, единственная из всех царевен присутствовала, громко стеная, на этом печальном обряде до самого конца. А народ, как-то уже забывший о самом невероятном факте явления вчерашней затворницы, вовсю сочувствовал горю громко рыдающей сестры усопшего.
Итак, первый выход был сделан, и едва ли сыскалась бы сила, способная загнать Софью обратно в терем.
Между тем ситуация с престолонаследием начинала накаляться. Преемником покойного царя мог стать либо 16-летний Иван (сын Милославской), либо 10-летний Петр (сын Нарышкиной). При обсуждении кандидатов разноголосица мнений достигла предела. Причем «несогласие» было как среди привилегированной верхушки, так и среди «площадных». Дело решил голос патриарха Иоакима, являвшегося согласно тогдашнему закону первым лицом в государстве в случае смерти царя и высказавшегося за Петра. 27 апреля 1682 года царем был провозглашен Петр, реальной же правительницей становилась его мать, вдовствующая царица Наталья Кирилловна.
Казалось бы, далеко идущие планы амбициозной царевны развеялись в прах. Но что для одних конец, для других — начало. Софья не могла допустить возвышения ненавистной мачехи. Ей и в голову не приходило отступиться. Напротив, уже с открытым забралом она вступила в политическую борьбу. Смелости ей было не занимать, но она хорошо понимала, что для успеха своего плана необходимо иметь определенную поддержку, точнее, как минимум две ее разновидности: одну — интеллектуальную — силу мысли, умеющей найти нужные ходы в хитросплетениях борьбы, другую — физическую — стихийную и при необходимости карающую. И то, и другое ею было найдено.
Еще будучи вхожей в апартаменты брата Федора, Софья особенно отмечала для себя Василия Васильевича Голицына, представителя знатнейшего боярского рода.
Голицын, уже вполне зрелый человек, был счастлив в браке со своей второй женой Евдокией Ивановной, урожденной Стрешневой, от которой имел четырех сыновей и двух дочерей. Судя по обширной корреспонденции, боярин Голицын был отменным семьянином, редким хозяином. Он постоянно заботился как о воспитании всех своих отпрысков, так и о здоровье и благополучии супруги. Дом его, первейший в Москве, был устроен совершенно на западный манер: с изящной мебелью и обширной библиотекой. Помимо этого, Голицын был «прозападником» — его живо интересовало устройство европейской жизни, тамошние нравы и обычаи казались ему не в пример разумнее своих. Все прибывавшие в Московию иностранцы непременно были гостями Голицына и неизменно приходили в восхищение от общения с этим умнейшим человеком. «Я думал, что явился к какому-нибудь итальянскому герцогу, все блистало в доме Голицына великолепием и вкусом», — писал один из иностранных вояжеров.
Василий Васильевич начал быстро возвышаться еще в годы правления Алексея Михайловича. Позже, уже при Федоре, достигнувший боярства Голицын выказал блестящие дипломатические способности и к тому же задумал провести обширные реформы как в гражданской, так и в армейской жизни. Но болезненность царя да запутанный клубок интриг возле трона отодвигали все его устремления в неясное будущее.
Другой силой, на которую вознамерилась опереться Софья в предстоящей схватке за власть, были стрельцы. При дворе ее батюшки они представляли собой род дворцовой гвардии, охранявшей царя, и потому считались людьми привилегированными. Со смертью же Алексея Михайловича они лишились некоторых льгот (освобождения от городских служб и права беспошлинной торговли), а стало быть, и значительной части дохода, что привело к назреванию в их среде недовольства, усугублявшегося недопустимым превышением власти со стороны командиров стрелецких полков. Царица Наталья Кирилловна хоть и старалась частично удовлетворить их требования, до конца погасить опасно тлеющие угли злобы не смогла.
Софья же, уловившая эти настроения и понимавшая, что они вполне способны перерасти в вооруженное выступление против власти, умело направляла стрелецкий гнев. Ею и ее сторонниками был пущен слух, что Нарышкины-де, царица с родственниками, «извели» отвергнутого престолонаследника Ивана.
Со стороны царевны это была откровенная провокация, свидетельствующая, что средств для победы она не выбирала. И этой победы — неправедной, оплаченной кровью многих людей — она добилась.
15 мая 1682 года под гул набата с развернутыми знаменами стрельцы ворвались в Кремль. Несмотря на то что царица вывела на крыльцо и невредимого царевича Ивана, и вместе с ним Петра, разъяренную толпу вооруженных людей это уже не остановило. Началось кровавое побоище, в результате которого практически все Нарышкины были перебиты. Залив кровью Москву, стрельцы, ловко направляемые Милославскими, почуявшими час своего торжества, в поданной ими челобитной потребовали, чтобы царями стали оба брата — Иван V и Петр I. Вторая челобитная, появившаяся через несколько дней, содержала еще одно требование — чтобы по случаю их малолетства страной правила Софья. И боярская Дума, видимо, еще не отошедшая от предшествующих кровавых событий, сочла это требование справедливым.
Встав наконец у руля власти, Софья тем не менее осознавала, что радость по случаю этой победы может оказаться преждевременной — слишком уж реальной силой стали обладать после бунта стрельцы во главе со вновь назначенным князем Хованским, крайне почитаемым ими. В своих опасениях она не ошиблась и спустя некоторое время решилась на новую интригу. Под благовидным предлогом она выманила Хованского из столицы в село Воздвиженское, где он предстал перед судом по обвинению в государственной измене и, как явствовало из приписанной ему анонимки, в угрозе «царский корень известь». Хованский был
