Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

только граф Григорий Александрович (внук Г. А. Строганова. — Авт.), как непричастный… делу и сохранивший к ней прежнюю безпристрастную дружбу» ^{907}.

Из писем Ф. И. Тютчева жене:

«…Вторник. 4 сентября 1851.

…На этот раз я должен сообщить тебе о кончине человека, которого ты очень любила. 1-го числа (на 71-м году. — Авт.) скончалась бедная старая Екатерина Андреевна Карамзина…

Вчера я навестил Андрея Карамзина, который накануне вернулся из именья Мещерских (Мануйлово. — Авт.), чтобы распорядиться о похоронах, и от него я узнал следующие подробности о последних минутах этой достойнейшей и превосходнейшей женщины. В прошлую среду он приехал к матери из Финляндии (из Тресканды, имения его жены Авроры Карловны. — Авт.), но она уже ушла к себе в спальню, а так как она только-только стала поправляться после болезни и очень берегла себя, то не позвала его к себе, а удовольствовалась сознанием, что он тут. На другой день, увидевшись с ним, она сказала, что спала очень хорошо и даже не чувствует никаких обычных недомоганий, и приписывала это его возвращению. Она была спокойна и безмятежна. Говорила о разных переменах в доме, задуманных ею на будущий год, о кустах сирени, которые загораживают окна ее комнаты и которые следовало бы пересадить. В тот день — то был день св. Александра Невского — она потребовала, чтобы к обеду пригласили ее доктора; он осмотрел ее и нашел ее здоровье вполне благополучным. Вечером она села за карты, но ушла к себе после первого роббера. На другой день, в пятницу, она чувствовала все то же улучшение и продолжала его приписывать приезду сына. Вечером она, как обычно, играла в карты и в этот день даже смогла кончить партию. Уходя, она остановилась в дверях, обернулась к сыну и послала ему поцелуй. Это было последним проявлением привязанности, которое ему суждено было получить от матери. Софи проводила ее по коридору, пожурила ее, как обычно, за столь подчеркнутое предпочтение, которое она отдает Андрею и т. д. Добрая старушка легонько шлепнула ее по щеке, а так как та хотела непременно проводить ее до спальни, она стала отсылать ее, говоря: „Что же, ты думаешь, я одна не дойду“. Так что Софи последняя из всей семьи говорила с матерью…

Около 4 часов утра, по словам Андрея, Мещерский вдруг разбудил его и вызвал к матери. Придя к ней, они застали ее в кресле, с головою на подушке; у нее был такой вид, словно она спит сладким безмятежным сном. Она была уже мертва… И вот что они узнали о только что происшедшем… Она проснулась по-видимому от стонов своей горничной, спавшей с нею рядом и страдавшей кошмарами, а когда та совсем проснулась, Екатерина Андреевна попросила ее помочь ей встать, после чего села в кресло и велела принести себе согретых салфеток. По-видимому, она ощущала прилив крови к голове, ибо спросила у горничной, не находит ли та, что она стала очень красна в лице, и велела принести зеркало, чтобы посмотреться самой. В то время, как она прикладывала себе к животу согретые салфетки, горничная вдруг услышала глухой стон и увидела, что одна рука ее стала скользить и упала до полу. Она тотчас кликнула другую женщину, а сама побежала будить Мещерского. Когда он явился, остававшаяся при ней женщина сказала, что она еще раз простонала и затихла. Мещерский говорит, что нащупал на руке еще несколько ударов пульса. Но сердце уже не билось… Можешь представить себе, какая скорбь заполнила остаток этой ночи. Андрей сказывал мне, что бедняжка сестра его весь первый день была не в силах плакать. И правда, именно для нее-то эта утрата тяжелее всего… Скажи Анне (дочь Тютчева. — Авт.), что как раз накануне этой ночи, по их семейному обычаю, они читали вслух письмо, полученное Лизой от Анны <…>

Похороны состоятся в понедельник в Александро-Невской лавре. Андрей должен был сегодня уехать обратно в Мануйлово. Я воздерживаюсь от рассуждений… Опять рухнуло и исчезло нечто из мира наших привычек и привязанностей…»^{908}.

«9 сентября 1851.

…От Вяземских никаких вестей. Намедни видел старика Местра, который словно не вполне понимает, что с ним произошло»^{909}.

14 октября 1851 года

В этот день из Парижа на имя Николая I было отправлено очередное ходатайство по делу Дантеса о выплате причитающейся ему суммы от гончаровского майората. Сам же Дантес просил «не отказать об отдаче приказа, чтобы мои шурья <…> были принуждены оплатить мне сумму 25 000»^{910}.

Такого приказа не последовало, а шефу жандармов было поручено «склонить братьев Гончаровых к миролюбивому с ним соглашению».

27 октября 1851 года

Ф. И. Тютчев из Петербурга — Н. В. Сушкову, женатому на сестре Тютчева Дарье Ивановне.

«…Итак, роковой 52-й год ознаменуется новым раутом. — Он всплывет как розовый листок над этим всемирным водоворотом — и в этой мысли есть нечто несказанно трогательное, и я с умилением приношу вам мою лепту…

<…> Но, переходя от рифм к поэзии, прошу при случае сказать графине Ростопчиной (которая доводилась племянницей Н. В. Сушкову. — Авт.), что я все еще сетую о том, что не попал к ней прошлым летом в Вороново — и против всякого чаяния чаю ее приезда в Петербург. <…> От князя Вяземского теперь довольно трудно будет добиться стихов — даже и известия о нем весьма скудны и редки»^{911}.

Из воспоминаний Павла Васильевича Анненкова:

«Осень 1851 года в Москве.

…Между тем брат Иван привез с собою в Москву известие, что дело издания Пушкина он порешил окончательно с Ланской, заключив с нею и формальное условие по этому поводу. Но издание, разумеется, очутилось на моих руках. Страх и сомнение в удаче обширного предприятия, на которое требовались, кроме нравственных сил, и большие денежные затраты, не покидал меня и в то время, когда уже, по разнесшейся вести о нем, я через Гоголя познакомился с Погодиным, а через Погодина с Бартеневым (П. Ив.), Нащокиным и другими лицами, имевшими биографические сведения о поэте» ^{912}.

2 декабря 1851 года

Во Франции произошла смена власти. «В награду за услуги, оказанные Луи-Наполеону, Дантес был назначен им в день декабрьского переворота сенатором. В сенате он обратил на себя особое внимание своими речами в защиту светской власти пап. Во время последней империи Дантес был persona grata при дворе Наполеона III. Дантес был одним из основателей Парижского Газового общества и оставался директором этого общества до самой смерти, благодаря чему составил себе большое состояние. По словам одного из наших соотечественников, знавших в Париже Дантеса, это был человек „очень одаренный и крайне влиятельный, даже большой оригинал; он был замешан во всех событиях и происках Второй империи“.

…О <…> судьбе Дантеса вплоть до переворота 2 декабря 1851 г. <…> почти ничего неизвестно. По возвращении из России во Францию он сначала заперся в деревне своей (в Эльзасе), а затем, в сороковых годах выступил на политическом поприще, был избран депутатом и сначала продолжал быть крайним легитимистом. В дуэли между Тьером и Биксио Дантес был секундантом первого. Затем он из легитимистов превратился в бонапартиста»^{913}.

21 февраля 1852 года

Около 8 часов утра в Москве умер Н. В. Гоголь. Ему было 43 года. За несколько дней до того, он, изнуренный постом и молитвами, настояниями своего духовника отца Матвея «отречься от Пушкина, как от грешника и язычника», сжег в печи подготовленный к печати том «Мертвых душ». И. С. Тургенев в своей статье-некрологе, названной «Письмо из Петербурга», в газете «Московские ведомости» от 13 марта 1852 г.