Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Осуждали то, чего не видели.

Фантазировали о том, чего знать не могли.

Рассуждали о том, чего не ведали.

И весь этот сонм скороспелых мыслей роился вокруг имени Пушкина и его вдовы. Впрочем, Пушкины и прежде были предметом назойливого внимания. Так, еще 1 мая 1830 года Владимир Алексеевич Муханов писал брату Николаю из Москвы: «Пожалей о первой красавице здешней Гончаровой… Она идет за Пушкина. Это верно и сказывают, что он написал ей стихи, которые так начинаются: Я пленен, я очарован…»^{152}.

Как переменчивы сужденья толпы… Как легковесны сиюминутные представления о достоинствах и недостатках тех, кто на виду…

Вместе с тем, в свете было много разного рода слухов и о загадочном происхождении Дантеса, и о его богатстве, и о его влиятельных родственниках… Усыновление его Геккерном породило несколько версий, которые активно обсуждались в великосветских салонах обеих столиц.

Этот «красивый блондин скорее остроумен, нежели умен, образования поверхностного, отличительная черта характера — чисто гасконская хвастливость успехами у прекрасного пола»^{153}, — так характеризовали его современники.

На самом же деле Дантес «был камер-пажом герцогини Беррийской [27], которая письменно рекомендовала его императору Николаю Павловичу, как сына ее преданнейшей камер-фрау»^{154}.

Дантес приехал в Россию 8 сентября 1833 года после вандейского мятежа, имея при себе и рекомендательное письмо родного брата императрицы Александры Федоровны, наследного принца Вильгельма (1797–1888).

«По Высочайшему повелению Дантес был допущен к офицерскому экзамену в военной академии по программе школы гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, при чем был освобожден от испытания по русской словесности, военному уставу и военному судопроизводству. Экзамен, не особенно блестящий, был, однако, признан удовлетворительным»^{155}, и 8 февраля 1834 года Дантес, «этот заносчивый француз», был определен корнетом в самый привилегированный полк — Кавалергардский.

«При определении Дантеса в полк ему из собственной шкатулки государя назначено было 5000 рублей ассигнациями в год содержания, дана казенная квартира, из придворной конюшни подарены два коня и проч.»^{156}.

Баловень судьбы?.. Чье тайное покровительство способствовало столь стремительной карьере этой белокурой заурядности? Не оно ли было причиной наглой уверенности Дантеса в собственной исключительности и, как результат, его права на все, что пожелает, в том числе и… на чужую жену? Не этот ли безнравственный внутренний кодекс лежал в основе преступления и привел к трагической развязке?..

Эти и многие другие вопросы оставались без ответа.

Из дневника А. Я. Булгакова, почт-директора Москвы:

«Россия лишилась великого своего поэта, российского Байрона не стало. Пушкин скончался 29 января в три часа без девяти минут пополудни от раны, полученной им на дуэли. Пушкин был в некотором отношении достояние России, и обстоятельства смерти его принадлежат истории, она должна сохранить все подробности. <…> Посвящая, по возможности, немногие досужие мои минуты на составление записок о современных событиях, я не могу умолчать о столь необыкновенном происшествии. Я скажу все, что знаю, а знаю более и достовернее, нежели многие, живущие в самом Петербурге, ибо сведения мне доставлены от <…> Вяземского и Тургенева, а они оба, Жуковский и граф Михаил Виелгурский находились при покойнике безотлучно в последние 30 часов его жизни. <…>

Он (Пушкин. — Авт.) и жена его были приглашаемы на балы во дворце (Зимнем. — Авт.) и не токмо на большие, но и на малые в Аничковском дворце. Наталья Николаевна вступила, по праву красоты, ловкости своей в танцах и вкусу, с коим одевалась, в число так называемых модных дам. Молодежь толклась около нее, все искали счастья с нею танцевать, а многие в нее влюблялись. В числе сих последних был некий Дантес, офицер Кавалергардского полка, молодой человек, видный собою. Сей Дантес, как уверяют, сын нынешнего голландского короля. Желая скрыть от королевы и шурина своего, короля прусского, сей плод любви незаконной, он вверил сына своего министру своему в С.-Петербурге, барону Гекерну, которым Дантес был усыновлен. Король сделал ему богатое состояние иод рукою и оно было передано ему, как будто от Гекерна, который, будучи холостой, объявил Дантеса своим наследником, ввел его в российскую службу, дав ему и имя свое. Король же, из благодарности за попечение Гекерна, назначил ему большой оклад и обещал сохранить его при Российском дворе до кончины его. Докучливость сего Дантеса начинала быть Пушкину неприятна, хоть он вовсе не был нрава ревнивого. Полученное Пушкиным безымянное письмо, в коем приложен был патент в звании рогоносца, с другими язвительными шутками, раздражили до того Пушкина самолюбие, что, почитая Дантеса сочинителем оных, он написал ему вызов на поединок. В крайности сей Дантес отвечал, что старания его около Н. Н. Пушкиной не имели иной цели, как любовь его к старшей сестре, в которую он будто бы был влюблен, и для подтверждения им сказанного он стал подлинно свататься и женился на сестре Пушкиной. Намерение его иметь тем всегдашний доступ к той, которую он подлинно любил, не исполнилось однако же, ибо оскорбленный и недоверчивый поэт объявил новобрачному, чтобы нога его не была у него в доме, что жена его к сестре не будет ездить и всякое сношение прервано будет; что, впрочем, признаёт его благородным человеком и драться с ним не хочет.

Дела были в сем положении, но так как Дантес все продолжал преследования свои везде, где только мог он встретить нечаянно предмет своей страсти, Пушкин замечал сие; и узнав, что Гекерн (отец) позволил себе сказать, что женитьба Дантеса не только не удалила его от Пушкиной, но сближала его более с нею, в исступлении мщения и гнева написал самое ругательное письмо Гекерну, называя его подлецом, а Дантесу послал опять вызов на поединок, прибавив, что ежели тот не даст ему удовлетворения, то он ему и отцу его наплюет в глаза везде, где он их не встретит, и что надеется иметь это удовольствие в тот же вечер на балу у графини Разумовской. Гекерн, призвав к себе Дантеса, сказал ему, что делать нечего, что должно эту историю кончить и смыть обиду в крови. Предложение Пушкина было принято, и на другой день (27 числа) условлено было драться. Пушкин поехал на бал, не пустив однако же туда жену, был очень весел, дабы отвратить всякие подозрения в публике, но Гекерн и Дантес на бал не явились <…>»^{157}.

1 февраля 1837 года.

По просьбе князя П. А. Вяземского секундант Дантеса виконт д’Аршиак письменно изложил ход поединка между Пушкиным и его противником, а также все известные ему обстоятельства, предшествовавшие дуэли.

По свидетельству современников, д’Аршиак благожелательно относился к Поэту, понимая, «какое значение имеет Пушкин для русских».

2 февраля виконт вынужден был покинуть пределы России и отправиться во Францию. Зная об этом, желая избежать перлюстрации и доверяя Оливье д’Аршиаку, с ним отправили в Париж свои письма и А. И. Тургенев (для брата Николая), и братья Россет (для сестры Александры Осиповны Смирновой), и князь Вяземский, также адресовавший свое послание на имя «черноокой Россети».

Екатерина Андреевна Карамзина тоже воспользовалась этой оказией, передав короткую записку и последнее прижизненное издание «Евгения Онегина» для своего старшего сына Андрея, находившегося на лечении в Париже:

«Понедельник. 1 февраля 1837 года. 11 часов вечера.

Сейчас, когда пишу тебе эти строчки, в гостиной у нас полно народу… Записку мою Тургенев передаст д’Аршиаку, которого отсылают в качестве курьера после этой злополучной истории с несчастным Пушкиным; если ты с ним где-нибудь встретишься, то сможешь узнать подробности об этом роковом поединке. Он тебе привезет также маленькую книжечку — новое издание „Онегина“, по-моему, очень изящное, которое сейчас, я думаю, доставит тебе удовольствие»^{158} .