А. И. Тургенев, получив письмо от матери баронессы Вревской, Прасковьи Александровны, на правах друга погибшего Поэта пытается соединить несоединимое. Зная, что отношение семейства Осиповой к Наталье Николаевне после дуэли — не самое радушное, он предпринимает попытки уберечь вдову от несправедливых упреков теперь уже со стороны тех, кто давно знал Пушкина и тепло к нему относился, но не мог простить Наталье Николаевне, как им казалось, ее вины в том, что случилось. Поэтому Тургенев обращается к П. А. Вяземскому с письменной просьбой: «Не пошлешь ли ты Осиповой выписки из своего письма (от 5 февраля. —
Какое чуткое и своевременное замечание!
Наверное, прав был отец Поэта, когда, по словам дочери Ольги, считал, что «если бы друзья Александра проявили больше сердечности и дальновидности, они могли бы предотвратить эту ужасную историю».
Впрочем, если говорить о друзьях и дружбе, то сам Пушкин никогда о своих друзьях плохо не говорил. Он их просто любил.
Н. М. Смирнов в «Памятных записках» писал о Пушкине и его друзьях: «<…> своих друзей он защищал с необыкновенным жаром; зато несколькими словами уничтожал тех, которых презирал, и людей, его оскорбивших. Но самый гнев его был непродолжителен, и когда сердце проходило, он делался только хладнокровным к своим врагам»{410}.
Еще в марте 1835 г. Смирнов был причислен к русскому посольству в Берлине, куда он выехал вместе с семьей в июне. Затем, после пребывания в Баден-Бадене летом 1836 г., семейство перебралось в Париж, где намеревалось провести зиму 1836–1837 гг.
12 февраля 1837 г. Андрей Карамзин, получивший письмо от родных из России, сообщил А. О. Смирновой (Россет) о смерти Пушкина, а месяц спустя, 17 марта, она сама потеряла одну из своих дочерей, двухлетнюю любимицу Александру, по-домашнему — «Адини»[69] . С тех пор в сознании Александры Осиповны Париж был связан с утратой близких людей, и память невольно возвращала ее на родину, о чем она писала Жуковскому:
«24 апреля 1837 года.
…Я поплакала, перенеслась в наш серый, мрачный Петербург, который для меня озарился воспоминанием милых сердцу моему друзей. Я перенеслась к вам, с живым желанием и надеждой вас всех увидеть. Братья, Карамзины, Вяземские, вы: тут все слилось в одно чувство дружбы и преданности. Одно место в нашем круге пусто, никогда и никто его не заменит. Потеря Пушкина будет еще чувствительнее со временем; вероятно, талант его и сам он развились бы с новою силою через несколько лет»{411}.
Высоко ценя дружбу Пушкина, Павел Воинович Нащокин стремился увековечить образ Поэта в мраморе, заказав исполнение бюста скульптору Ивану Петровичу Витали. Можно только догадываться, какая горечь разъедала душу Нащокина, который всего год назад приводил Пушкина к скульптору, и Витали тогда же выразил желание вылепить бюст Пушкина, но Поэт решительно отказался, признавшись в письме жене, написанном из Москвы в середине мая 1836 г: «…Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности».
И вот теперь Нащокин заказал скульптору бюст уже покойного Пушкина. Эта работа была закончена в апреле.
| 
Михаил Петрович Погодин писал князю Вяземскому из Москвы:
«…Какой бюст у нас вылеплен! Как живой, под надзором Нащокина делал Витали…»
В это время и в Петербурге появился бюст первого Поэта России, выполненный скульптором Самуилом Ивановичем Гальбергом по снятой 29 января 1837 г. посмертной маске Пушкина.
В майском номере (№ 9) «Художественной газеты» Нестор Кукольник писал:
«<…> превосходнейшим изображением великого поэта, по счастливому случаю, останется для потомства бюст, сделанный искусною рукою С. И. Гальберга; сходство, простота в движении, превосходная отделка, постоянные достоинства нашего скульптора и здесь сохранили свои обычные места.
…Небольшая фигурка в рост сделана и молодым нашим художником А. И. Теребеневым. В голове много сходства; в самой фигуре и костюме можно бы пожелать и большей точности, и большей простоты, но по воспоминаниям исполнять подобные условия весьма трудно»{412} .
В оценке появившихся почти одновременно нескольких бюстов Пушкина современники не были единодушны. Так, Мария Федоровна Каменская вспоминала: «Не помню хорошенько, кто вылепил первый бюст после смерти Пушкина, но, по-моему, неоцененный его бюст вылеплен юным скульптором Теребеневым, тем самым, который впоследствии изукрасил Эрмитаж своими кариатидами и статуями великих художников. Теребенев как-то особенно поймал в этом бюсте тип и выражение лица Пушкина; он точно такой, каким я его помню в Царском Селе во время нашего с ним первого знакомства»{413}.
1837 год, год гибели Пушкина, стал для его друзей каким-то водоразделом, они как будто лишились таинственного магнита, который притягивал их всех. Некоторые из них надолго покидали Петербург, другие, в силу различных обстоятельств, и вовсе исчезали из виду.
Так, Александр Иванович Тургенев, собираясь за границу и зная сложности взаимоотношений Натальи Николаевны с П. А. Осиповой, торопился как-то уладить это дело.
В мае был освобожден из-под ареста за участие в дуэли Константин Карлович Данзас, который вскоре был переведен на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк.
Надолго прощался с друзьями, покидая столицу, и Василий Андреевич Жуковский.
Он, который еще с 1825 года являлся воспитателем будущего императора Александра II, в составе свиты, куда входили адъютанты, наставники и соученики наследника (А. В. Адлерберг, А. В. Паткуль, старший сын графа Михаила Виельгорского — Иосиф[70]), разместившейся в одиннадцати экипажах, отправлялся в путешествие по России, продлившееся со 2 мая по 10 декабря 1837 года.
Целью поездки 19-летнего наследника было: «…узнать Россию сколько сие возможно и дать себя видеть будущим подданным».
Напутствие императора Николая I сыну Александру запечатлел дневник помощника воспитателя наследника флигель-адъютанта «уроженца литовского» Семена Алексеевича Юрьевича: «Я хочу, чтобы Великий Князь совершил путешествие свое с наибольшей пользою, чтобы обозревал все, достойное примечания, с надлежащей точки, чтобы видел вещи так, как они есть, а не поэтически; поэзия в сторону, я не люблю ее там, где нужна существенность…»{414}.
Вот так!.. Ну что ж, каждый прав по-своему. Не будем оспаривать слов Его Величества…
| 
Можно лишь добавить, что в это самое время в XXI томе «Библиотеки для чтения» за 1837 год появилась статья Николая Алексеевича Полевого с кратким названием «Пушкин». Она лучше других говорила о Поэзии и о Его Величестве Поэте Александре Сергеевиче Пушкине:
«…Пока был он жив, пока он являлся между нами, мы забывали Пушкина настоящего, и смотрели в настоящем только на Пушкина будущего. Но самое это требование целого и могущественного народа от одного человека, эта боязнь всех за одного, это общее ожидание, что поэт, новым, бурным переливом гения через скалы и утесы, удовлетворит каждой новой потребности наших умов и сердец, — вот мера гения Пушкина. К нему, и только к нему одному, относились наши требования и ожидания, только за него одного
