Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя: Натали не имеет духа придти ко мне. Мы очень милы друг с другом, но она никогда не говорит о прошлом. Оно не существует между нами. Так что, держась весьма дружественно, мы много говорим о погоде, которая, как Вы знаете, в Петербурге редко бывает хорошей.
Натали по-прежнему хороша собой, хотя и очень похудела… Дети милы, особенно мальчики; они похожи на нее, но старшая дочь — вылитый отец, а это очень жаль…
Александрина невероятно потолстела с тех пор, как…[103] Спросите у своего мужа, он объяснит, что я имею в виду, — он поймет меня. Выглядит она хорошо и прекрасно себя чувствует. Впрочем, она существо добродушное и привязана к Вашей сестре…
Мы часто говорим о Вас с Бетанкуром, в прошлом году он ездил в Англию, теперь он в Красном Селе на маневрах. Это один из моих верных, я вижу его через день…
Бутера три недели как возвратились. Что касается „гробовщицы“ (соседка Полетики по Тамбовскому уезду. —
Прощайте, моя милая Катрин, обнимите за меня вашего мужа и скажите ему, чтобы он в свой черед передал для меня нежный поцелуй»{522}.
По возвращении в столицу Наталья Николаевна по-прежнему находилась под пристальным вниманием любопытствующей светской толпы. Подобно переменчивой петербургской погоде, людская молва осуждала ее как за отказ от появления в свете, так и за любое присутствие где-либо. Но все это оставалось вне поля зрения Натальи Николаевны, а постоянные материальные проблемы и пространные объяснения со старшим братом Дмитрием по поводу задержек причитающегося ей содержания становились все более обременительными для нее.
Наталья Николаевна — Д. Н. Гончарову.
«Послушай, дорогой Дмитрий, больше всего я не люблю ссориться с тем, кто мне особенно близок и кого я люблю всей душой. Давай немного поговорим. Скажи, разве это разумно так сильно на меня сердиться и говорить мне такие неприятные вещи из-за отказа, который даже нельзя назвать таковым, принимая во внимание, что не имея ничего, я ничего и не могу дать, не правда ли?
Густав Фризенгоф — брату Адольфу.
«…Пушкиных мы видим ежедневно и постоянно, я привык к ним и в общем их люблю, они значительно содействуют тому, чтобы салон моей остроумной тетки (Софьи де Местр. — Лет), который по самой своей природе скучнее всех на свете, был несколько менее скучным» {524}.
Наталья Николаевна — Д. Н. Гончарову.
«2 августа 1839 года.
Твое письмо меня осчастливило, дорогой Дмитрий. Тысячу раз благодарю тебя за все те нежные и ласковые слова, что ты мне говоришь, я в них действительно очень нуждалась, так как сердце мое страдало от того разлада, что возник между нами. Ну раз уж с этим покончено, не будем об этом больше говорить, еще раз крепко обнимемся и будем любить друг друга в тысячу раз больше. Я также была счастлива узнать, что ты вышел из затруднительного положения; от всей души желаю тебе спокойствия и полного успеха в делах, да хранит тебя бог и освободит от всех горестей и беспокойств. Еще раз повторяю, что если только я могу быть тебе в чем-либо полезной, от всей души предлагаю тебе свою скромную помощь, располагай мною как тебе заблагорассудится»{525}.
С августа 1839 года князь П. А. Вяземский стал членом Российской академии и действительным статским советником.
«Уже лакеи теперь не говорят про меня: карета князя Вяземского, — с грустной иронией говорит он сам о себе, — а генерала Вяземского[104]» {526}.
Устраивая дела своей 17-летней дочери Надежды, князь Петр Андреевич вынужден восстанавливать отношения со своими бывшими врагами, о чем он, как бы оправдываясь, пишет ей в Баден-Баден:
«В последнее воскресенье у Росси и в полном смысле последнее (ибо она за множеством охотников и посетителей должна закрыть свой салон) вдруг через всю залу ломится ко мне графиня Нессельроде, в виде какой-то командорской статуи и спрашивает меня об вас. Разумеется, я отвечал ей очень учтиво и благодарно, и вот поневоле теперь должно будет мне кланяться с нею. Видишь ты, Надинька, чего ты мне стоишь? Ты расстраиваешь весь мой политический характер и сбиваешь меня с моей политической позиции в Петербурге. Не кланяться графине Пупковой и не вставать с места, когда она проходит, чего- нибудь да значило здесь. А теперь я втерт в толпу. Я превосходительный член русской академии и знаком с племянницею, чем же после этого я не такая же скотина, как и все православные»{527}.
Несколько раньше, в том же 1839 г., Вяземский посетил Париж, где встретился с А. И. Тургеневым, Стендалем и Адамом Мицкевичем. Естественно, разговор зашел о Пушкине. Мицкевич передал Вяземскому свою вышедшую во Франции статью «Пушкин и литературное движение в России» для публикации ее на русском языке.
В этой статье польский поэт отмечал:
«…Пуля, сразившая Пушкина, нанесла ужасный удар умственной России. Она имеет ныне отличных писателей; ей остаются Жуковский, поэт, исполненный благородства, грации и чувства; Крылов, басенник, богатый изобретением, неподражаемый в выражении, и другие; но никто не заменит Пушкина. Только однажды дается стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным… Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта… все, что было в нем хорошего, вытекало из сердца…»{528}.
Граф Ксавье де Местр — князю Д. И. Долгорукову.
«…Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены — г-жа Пушкина и ее сестра — приходят дополнить наше небольшое общество. Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако, тоже весьма хороша»{529}.
С наступлением осени семейства Пушкиных и де Местров вернулись в Петербург и опять поселились в одном доме. На сей раз в доме Адама на Почтамтской улице. Пушкины — снова на первом этаже, супруги де Местр (вероятно, вместе с молодыми Фризенгофами) — на втором.
Наталья Николаевна, оставаясь верной себе, по-прежнему не появлялась в свете, а бывала только в салонах родственников и у самых близких ей людей: де Местров, Строгановых, Карамзиных, Мещерских, Вяземских, Валуевых…
