правительственной политикой. Англичане же перед разрывом отношений в конце 1807 г. прямо заявили русскому представителю М. А. Алопеусу, что, по их сведениям, в Петербурге составлен заговор против Александра I[169]. В противовес этому неизвестный французский дипломат составил записку в 1808 г., в которой утверждал, что российский монарх постоянно подвергается опасностям: «Он может в определенный момент стать жертвой благих намерений, если английское министерство сочтет необходимым произвести в С.—Петербурге кровавую революцию, подобную тем, какие не раз происходили в России за последние полвека»[170]. Французский посланник в Петербурге А. Ж. М. Р. Савари даже взял на себя добровольно функции русского министра полиции, он не только доносил царю о критических высказываниях в обществе, но и предлагал Александру I удалить из правительства оппозиционно настроенных сотрудников[171].
Общая молва выдвигала на передний план в первую очередь Екатерину Павловну, поскольку, по мнению С. К. Богоявленского, в аристократических слоях общества полагали, что «заменить Александра одним из братьев нельзя – они более солдаты, чем правители, императрица–мать неспособна к правлению, и только вел. кн. Екатерина Павловна способна восстановить славное прошлое»[172]. Но ей все же не суждено было войти в русскую историю под именем императрицы Екатерины III. Сделанный на основании косвенных и второстепенных источников вывод о реальном существовании тогда заговора в ее пользу был бы преждевременным[173] . Правда, весьма сведущий знаток тогдашних петербургских настроений Ж. де Местр прямо писал в своих письмах, что «многие уповают лишь на азиатское средство», но сам автор не верил в то, что подобное возможно. Мало того, комментируя получение поста военного министра А. А. Аракчеевым в 1808 г., он точно назвал одной из причин этого назначения стремление Александра I обеспечить прочный тыл. Поскольку император не мог не видеть «происходящего брожения», то в противовес дворянской оппозиции «он заготовил на всякий случай первосортное пугало»[174] .
Но, бесспорно, Александр I явно рисковал и мог в результате потерять всякое доверие не только салонов, но и всего русского общества. Например, современный английский историк Ч. Исдейл утверждал, что Александр I, начав проводить политику в духе Тильзита, «бросил в сущности вызов всему дворянству, чья ненависть к Наполеону могла тягаться только со страхом потерять огромные прибыли, выпадавшие на его долю от продажи в Британию зерна, леса, льна и пеньки, и, таким образом рисковал повторить судьбу своего отца, убитого в результате дворцового заговора»[175]. Ведь многие, даже не отставные, а высокопоставленные сановники, находившиеся на государственной службе, неофициально позволяли себе критические высказывания как по поводу самой Тильзитской системы, так и в адрес союзника России – Наполеона. Иногда это проявлялось в поступках и действиях второго эшелона управления во властных структурах Российской империи. Яркий показатель таких настроений – дело племянника знаменитого полководца А. В. Суворова генерал–лейтенанта А. И. Горчакова (начальника 18-й пехотной дивизии). В 1809 г. он, находясь в Галиции в составе русских войск, направленных против Австрии, вступил в переписку с австрийским главнокомандующим эрцгерцогом Фердинандом. В письме он выразил уверенность, что в будущем «с нетерпением» ожидает времени, когда на поле чести русские присоединятся к австрийцам. Его послание было перехвачено и попало к наполеоновским войскам. Разразился скандал – вместо ведения боевых действий, родственник Суворова мечтал «соединиться» с противником. По словам А. Вандаля, письмо «дышало страшной ненавистью к Франции». После того как посол Наполеона в Петербурге А. Коленкур лично сообщил Александру I его содержание, тот вынужден был оправдываться. Мало того, российский император затем долго ублажал Коленкура и даже, как написал французский посол: «Его Величество соблаговолил обнять меня»[176]. Генерала, конечно же, сначала арестовали, а потом быстро (без всяких поблажек на знаменитое родство) по суду уволили со службы[177]. Но сам факт был весьма показателен и свидетельствовал о том, что в армии и обществе по–прежнему господствовал стойкий антинаполеоновский настрой. Кроме того, в армейских кругах стали вновь созревать резко набиравшие силу идеи реванша и отмщения французам за поражения русских войск в 1805 и 1807 гг. Особенно это было характерно в среде военной молодежи. Интересен и показателен тот факт, что властные структуры в период франко–русского союза если и не поощряли, то и активно не пресекали антифранцузские настроения. О подобных веяниях в обществе и то, что власти закрывали на них глаза, например, свидетельствовал в 1807 г. такой тонкий наблюдатель, как Ж. де Местр: «Здесь все умы в великом смятении: национальная гордость оскорблена заключенным миром. В некоторых домах французов не принимают. Император выразил по сему поводу крайнее неудовольствие, но поскольку никто и не подумал переменить сей образ действий, полагают, что это лишь комедия»[178].
Нельзя не отметить в это время и такого явления в Европе, как резкий рост национализма, в первую очередь в Северной Германии. Это была ответная реакция на французское господство. Россию этот процесс также не обошел стороной. То, что можно охарактеризовать как патриотический дух, стало обычным для дворянского общества и распространилось на другие социальные слои. Русское дворянство тогда являлось и культурной элитой страны. Интеллектуалы–консерваторы стали идеологами консервативного патриотизма (или консервативного традиционализма) с ярко выраженной антифранцузской направленностью. Именно в этот период начинается и борьба с французским воспитанием и галломанией, которая сводилась не только к искоренению французского языка из повседневной речи дворян, но и распространялась вплоть до политических мнений и пристрастий. Это выразилось и в появлении подчеркнуто русских литературных кружков и периодических журналов. В обществе стало входить в моду все русское и отрицалось все иностранное, то есть в первую очередь – французское.
На тильзитский период пришлось проведение в России некоторых важных реформ как в военной сфере, так и по гражданской части. Если военные преобразования, выдержанные в профранцузском духе (в русской истории можно найти достаточно примеров, когда власти успешно заимствовали очень многое именно у своих противников), не подвергались критике, то робкое реформирование государственного аппарата и новые правила для чиновников были с крайним осуждением встречены дворянством. Все нововведения связывались в обществе с личностью «безродного» М. М. Сперанского. Его деятельность сразу же нашла массу противников, которые усматривали в ней опасность революции, а его самого стали обвинять в предательстве в пользу Наполеона. Самым известным критиком стал талантливый литератор и историк Н. М. Карамзин, выступивший с «Запиской о древней и новой России», в которой в реализации идеи представительной монархии обосновывал угрозу незыблемости самодержавия как наиболее подходящей и исторически сложившейся формы правления. Фактически это был манифест русского политического консерватизма. Карамзин в концентрированном виде выразил мнение дворянской консервативной оппозиции против проведения либеральных реформ и призывал полностью отказаться от каких–либо нововведений[179]. Собственно, из запланированных реформ в тот период удалось воплотить в жизнь 1 января 1810 г. лишь идею создания Государственного совета. Сам проект разрабатывался в условиях почти секретных. Но к 1812 г. положение Сперанского стало шатким.
Как бы в противовес французскому влиянию, особенно после военных неудач 1805 – 1807 гг., стали раздаваться голоса, призывавшие к борьбе с иноземными заимствованиями, в первую очередь с галломанией. Военные поражения во многом истолковывались наличием иностранного воспитания и отсутствием патриотизма. Рупором этих мощных общественных настроений стал граф Ф. В. Ростопчин, считавший, что окружавшие царя люди были, по его словам, «набиты конституционным французским и польским духом», а реформы Сперанского «несообразны с настоящим делом». В результате дворцовых интриг весной 1812 г., когда всем стало ясно, что война с Францией уже неизбежна, Александр I сделал свой выбор в пользу дворянской оппозиции, Сперанский был отправлен в ссылку[180]. Обстоятельства падения великого русского реформатора до сих пор остаются полностью не выясненными. По словам великого князя Николая Михайловича, история падения
