Хотя Роза вместо «рак» говорила «как», а «рви» произносила, как «кви», пан Клякса слушал пение с блаженной улыбкой на устах и пальцами выстукивал на подоконнике ритм, подпевая:
— Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам!
Тут я почувствовал, как под столом кто-то коснулся моей ноги. Наверняка не собака, ведь в Адакотураде собаки не водятся. Может, петух? Я сунул руку под стол, поймал кого-то за нос и вытащил Зызика.
— Ты?! — воскликнул я. — Подслушивал, негодяй!
— Подслушивал, — нахально согласился Зызик. — Но я никому ничего не скажу. Честное адакотурадское! Только возьмите меня на остров Двойников. Я вам пригожусь! А то, что тот господин говорил о короле, совершенно меня не касается. Я умею держать язык за зубами.
Алойзи схватил Зызика за плечо, да так сильно, что едва не переломал ему кости. Юноша вскрикнул от боли, но тут вмешался пан Клякса.
— Оставь его, Алойзи, — спокойно сказал он. — За подслушивание я мог бы превратить его в муху, есть у меня такое средство. Но я придумал кое-что получше. Надо вправить ему мозги. Возьмем его с собой. Малый любознателен, а любознательность — путь к знаниям. Я сделаю из него человека. Зызик, плывешь с нами!
Вот каким человеком был пан Клякса!
Тем временем порядочно стемнело. Издалека уже долетало дружное пение петухов, потому что настала пора спустить их с цепей.
Поблагодарив Парамонтрона за изысканное угощение, мы на одолженных самокатах помчались домой.
Бульпо и Пульбо, двое из пяти ученых садовников, приглашенных паном Левкойником на ужин, уже стояли у дверей с букетами приготовленных для дочерей розовода цветов. Оставшиеся трое дежурили сегодня в ночь.
Пан Левкойник нашел в королевских садовниках родственные души и тут же заговорил с ними об адакотурадской ботанике, описанной в последней работе пана Кляксы под названием «Адакотураданика». Книга эта вышла в свет буквально перед нашим приездом сюда.
Их оживленную беседу прервал Вероник.
— Пан Анемон, по-моему, эти молодые люди не прочь сыграть во что-нибудь с вашими дочерьми. Ну, скажем, в «веселого смотрителя», или в «мытье лестницы», или в «подметалки».
— Давайте играть в «подметалки»! — закричал пан Клякса.
Вероник тут же принес метлу и начал гоняться за нами по всем комнатам. Тот, кого он «подметал», должен был забрать у него метлу и в свою очередь гоняться за остальными. Самым ловким оказался пан Левкойник, скакавший под потолок как мячик. Розовод набрал очков больше всех и получил право назначить следующую игру.
![](/pic/1/5/5/8/8/1//i_247.png)
— Прекрасно! — воскликнул разыгравшийся пан Клякса. — Может, сыграем в «три бельчонка»?
Пан Левкойник встал посреди комнаты, помял бородавку на носу и произнес, гордо выпятив живот:
— Есть идея. Предлагаю сыграть в брачные предложения. Мужчины выбирают.
— Ого, с этим не шутят, — заметил Вероник.
— Кто хочет, шутит, а кто хочет, делает предложение всерьез! — весело сказал пан Клякса, смешно поглаживая бороду сначала сверху вниз, а затем снизу вверх.
Алойзи даже не шелохнулся. Вероятно, он все еще считал себя женихом Резеды, хотя, к моему удивлению, до сих пор никак не отреагировал на ее исчезновение.
Вероник, не выпуская из рук метлы, присел и стал по привычке выметать пыль из углов.
Пан Клякса беззаботно напевал какую-то песенку, и только пан Левкойник суетился и приговаривал:
— Господа! Давайте же играть! Девушки ждут предложений!
Ученые садовники оказались на высоте: Бульпо подошел к Гортензии, а Пульбо — к Георгине; затем, галантно поклонившись избранницам, они в один голос произнесли:
— Урчарурвательная пани, имею честь прурсить твурей рорки.
Близнецы были похожи друг на друга, как близнецы, и сделать выбор сестрам было нетрудно. Они вежливо присели в реверансе и согласно желанию юношей подали им свои правые ручки.
— Браво! — воскликнул пан Клякса. — Две пары уже есть. Что дальше, пан Анемон?
— Извините, — вмешался Вероник, — хотелось бы знать, эти предложения сделаны в шутку или всерьез?
Наступило неловкое молчание.
— Мадемуазель Гортензия! — наконец сказал Бульпо. — Я полюбил вас с первого взгляда… Это, может быть, смешно, но мы, выросшие среди цветов, говорим то, что чувствуем.
— А я говорю, что думаю, — ответила Гортензия. — Сестры смеются над моей привычкой думать вслух. Вот и теперь я раздумываю, почему вы избрали меня? Наверное, потому что жена, разговаривающая сама с собой, не досаждает мужу своей болтовней. Спросила, ответила, и все ясно.
— Теперь ваша очередь, — обратился к Пульбо Вероник, страдавший врожденной любовью к порядку и не терпевший неясных ситуаций.
Пульбо смутился и, с трудом сдерживая стыдливое хихиканье, заявил:
— Мадемуазель Георгина… хи-хи… извините… так мило чихает, что я… хи-хи… просто очарован… Я всегда мечтал о такой жене… хи-хи… прошу прощения… Честное слово.
Хихиканье его было так заразительно, что пан Клякса чуть не лопнул со смеху. Даже Алойзи криво усмехнулся, а Вероник от полноты чувств сгреб обоих братьев в охапку и подбросил вверх, как двух щенков.
И только пан Левкойник сохранял надлежащую серьезность. Он обнял близнецов, прижал к отеческой груди Гортензию и Георгину и дрожащим голосом сказал:
— Вот и исполнилась мечта моей любимой Мультифлоры. По крайней мере, две дочери выйдут замуж за садовников.
![](/pic/1/5/5/8/8/1//i_248.png)
— Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам! — воскликнул пан Клякса и, схватив пана Левкойника за руки, в течение нескольких минут кружился с ним в «мелком горохе».
Это было поистине незабываемое зрелище.
Было решено, что официальное обручение состоится по прибытии Мультифлоры.
Назавтра из канцелярии Кватерностера I прибыли указы о назначениях Алойзи и о предоставлении ему министрональных апартаментов в здании Института Мнимых Открытий и Изобретений. Это старинное учебное заведение было основано одним из адакотурадских путешественников, который случайно открыл Америку прежде, чем она была открыта по-настоящему.
Вместе с паном Кляксой мы проводили Алойзи до его нового жилища. Состояло оно из восьми