В сущности, ко времени своей встречи с Приском Панийским Аттила уже был настоящим императором и управлял колоссальной по масштабам империей. Именно благодаря Приску Панийскому мы располагаем сегодня описанием Аттилы в зените его славы.
Но согласитесь, что личность историка, которому выпала удивительная возможность оказаться рядом с Аттилой и в продолжение определенного времени вести свои наблюдения, также заслуживает внимания. Да еще какого!
Приск Панийский был весьма скромен, а потому единственные сведения о нем, которыми мы располагаем, могут быть обнаружены на страницах его собственных сочинений.
Первое русское издание «Сказаний» было подготовлено Г. С. Дестунисом, продолжившим труд своего отца Спиридона Дестуниса[5]. Методично исследуя и анализируя текст Приска, Дестунис смог составить достоверный портрет историка. Именно поэтому будет уместно и справедливо дать здесь краткие извлечения из его «Предисловия».
«О жизни Приска,— пишет Дестунис,– ничего почти не известно, кроме тех немногих данных, которые находятся в предлагаемых здесь отрывках его исторического сочинения. Из других источников мы знаем только, что он родился в Пании, городке фракийском, лежавшем на северном берегу Мраморного моря, и был ритором и софистом. Эти наименования – ритор, софист, показывают, по справедливому замечанию Нибура, что он не был адвокатом, но был преподавателем ораторского искусства. Из исторического труда Приска мы видим, что один из первых сановников Феодосия-младшего, Максимин, отправляемый послом к Аттиле, попросил Приска поехать вместе с ними к владыке гуннов, на что Приск и согласился. Это было в 448 году. Посольству поручено было императором Феодосием-младшим убедить Аттилу не нарушать мирных договоров, тем более что беглецы, в силу договоров, этим самым посольством ему возвращаются. Такова была официальная сторона посольства, заключавшаяся в грамоте и в изустном поручении византийского двора. Эта-то одна сторона и была известна посланнику Максимину и советнику его Приску. Двор скрыл от них затаенную цель свою. Изо всего повествования Приска видно, что ни Максимин, начальник миссии, ни сам Приск, второе лицо по нем, знать не знали о заговоре Феодосия на жизнь Аттилы. Между тем Аттиле, через посла его Эдекона, искренно или притворно участвовавшего в посягательстве константинопольского двора, известны были меры, принятые двором против него. Это обстоятельство, что Аттиле известны были замыслы иноземного двора, а отправляемому от этого двора посольству – не известны, поставило посольство в двусмысленное отношение к государю, при котором оно было аккредитовано. Поэтому Аттила выслал некоторых из своих сановников к прибывшему уже посольству – объявить, что если ему нечего более сообщить, кроме того, что в грамоте, то немедленно бы удалилось. При этом гуннские сановники показали посланнику, что знают содержание грамоты. Но посланник требовал аудиенции у Аттилы. Получив отказ, он собрался было отправиться обратно, как Приск, наш историк, выручил его из беды, уговорив Аттилина сановника Скотту исходатайствовать посольству дозволение видеться с владыкой гуннов.
Это свидание – дело Приска.
Из его простого, правдивого рассказа видим умение подействовать на азиатца Скотту и понимаем, что недаром упросил его Максимин ехать вместе в Гуннскую орду. Разумеется, ни подарки, ни личность Максимина и Приска, ни возвращенные беглецы, ничто не могло укротить гнева Аттилы, который имел списки остававшихся в империи беглецов и который знал, во сколько была оценена его жизнь.
Приск прямо не говорит, в каком качестве состоял он при посольстве; но из его рассказа читатель замечает, что посол постоянно с ним совещается, а иногда посылает его для переговоров или для отдачи даров. Приск присутствует на аудиенции Аттилы, хотя и в качестве второго лица. Он приглашен Аттилою к обеду вместе с посланником.
По окончании сношений с Аттилою Максимин возвратился в Константинополь, а с ним и Приск. Через год или два (в 450г.), уже в царствование Маркиана, наш автор находился в Риме, где видел юного князя Франкского, поддерживаемого политикою доживавшей свой век Западной империи против старшего брата его, который заключил союз с Аттилой. По всей вероятности, Приск был тут не без дела...
Спустя еще года три, в царствование того же Маркиана, наш историк был мимоездом в Дамаске, опять при Максимине, который является тут полководцем. Они отправлялись в Фиваиду, где нужно было смирить новые, грозные набеги влеммиев и нувадов (нубийцев) и тем обеспечить самую южную границу империи. Тут Максимин энергическим характером своим довел этих неприятелей до выгодного для империи мира. Но, вследствие внезапной смерти его, мир нарушен, и варвары опять поднимают голову.
Возвращаясь из Фиваиды, Приск был свидетелем, в Александрии, ужаснейшего мятежа. Он содействовал его усмирению, дав совет александрийскому губернатору Флору возвратить горожанам выдачу продовольствия, право пользования зрелищами и банями, которые у них были отняты за мятеж. Еще находим Приска участвующим в переговорах, происшедших в 456 г. между Византийскою империею и Колхидою (нынешнею Мингрелией), которая в то время находилась в вассальной зависимости от империи. Участником своей власти сделал Приска магистр двора (magister officiorum) Евфимий, по званию своему соединявший в себе власть министра иностранных дел и начальство над царским двором и по рассудку и дарованиям пользовавшийся большим доверием у императора Маркиана. Тогдашнее требование правительства состояло в том, чтоб из двух государей, разом царствовавших в Колхиде, один отказался от престола. Это требование, основывавшееся на старинных договорах, и было исполнено.
Вот почти все, что мы знаем о Приске из Приска же».
Далее Дестунис переходит к характеристикам личности Приска.
Последуем за ним.
«Очень жаль,— сокрушается Дестунис,– что нам так мало известно о таком рассудительном, энергическом государственном человеке, каков был Приск. Независимо от доверия к нему своих: Максимина, Флора, Евфимия; независимо от того влияния, которое он имел на гуннских вельмож, братьев Скотту и Онигисия; уже одно то, что двор не впутал его в свой преступный замысел,– говорит в его пользу. Вообще, это личность, вселяющая к себе полное доверие.
Посмотрите, как охотно, как откровенно тот грек, что водворился на Гуннской земле, встретившись с Приском, пересказывает ему свою судьбу и высказывает свой мрачный взгляд на тогдашнее положение Византийской империи. Несмотря, однако ж, на то доверие, какое поселил он в пленном греке одним своим видом, в возражении, которое он делает этому греку, он является лицом официальным, истым дипломатом и всемерно силится оправдать правительство от нападков, впрочем, справедливо на него взводимых. Чтоб постоять за своих, Приску пришлось представить вещи в том виде, как они на бумаге, в пресловутом Римском Праве. Но грека нелегко провести даже и греку: незнакомец отвечал Приску: „Законыримские хороши, а начальство худо, не исполняет их“. Однако ж эти слова произнесены были сквозь слезы, а довести до таких слез нелегко человека, довольного своей материальной обстановкой.
Взглянем на Приска как на историка.
Еще прежде, чем подвергнуть его критико-исторической поверке, уж чувствуешь, что он передает либо то, что видит, либо то, что знает из достоверных источников, и передает то и другое с полным пониманием дела. Как историк, он похож на тех людей, на которых мы, с первого взгляда на них, готовы положиться, как на людей изведанной правды. Представляя столкновение образованного, хоть и переродившегося мира греко-римского с миром грубым, полукочевым, выступавшим из степей и дебрей, он и не бранится безотчетно с варварским миром, как желчный Эвнапий, но и не идеализирует его подобно великому Тациту. Он описывает факты отчетливо, подробно, как внимательный самовидец; он разъясняет пружины с основательным знанием дипломата. Отчетливостью своею, желанием и уменьем сообщить только то, что верно и положительно, он достигает замечательного результата: показывает нам такую картину, в которой, при верности исторической, находим и много драматического. Вы видите у него Аттилу во всей надменной неприступности и во всей мелкой податливости азиатского деспота, смотря по тому, какие побуждения заставляют его действовать.
То он формалист, когда не терпит, чтоб римская посольская ставка раскинута была выше его ставки; то он справедливый судья своего народа. То воздержанный хозяин-хлебосол; то султан-
