стен.
,В этой комнате — большой портрет писательницы. Ей уже много лет, она кутается в белый шарф, ноги в домашних туфлях поставлены на красную подушечку. На шее — бархотка: такие носили в прошлом веке. Писательница изображена в последние годы жизни. Она умерла в 1940 году.
Сельма Лагерлёф прожила долгую трудовую жизнь. Ее книги, переведенные на тридцать языков, читали и читают десятки миллионов людей. Она была удостоена Нобелевской премии и избрана членом Шведской академии. А главное, она была человеком с большим сердцем, любила людей, верила в них, верила в их духовную красоту и как могла и умела до конца своих дней боролась против того, что в ее глазах было злом и несправедливостью.
Равнины и холмы Вермланда, его леса и луга с сочной сеяной травой спокойны, величавы и располагают человека к задумчивости, мечтательности.
В тихую погоду Венерн отражает шпили ратуш и черепичные кровли маленьких городков, занявших его берега. В штормовые дни озеро бьет волной в серые гранитные глыбы набережных, и пароходики спешат укрыться в бухтах.
К Венерну несет быстрые воды река Клар-Эльв. Сколько бревен пригнала она в заводи, откуда цепкие железные когти тащат их в дробилки целлюлозно-бумажных фабрик! Уже сильно поредели березовые и еловые леса Вермланда, а машины не знают отдыха: давай, давай!
Не только шум дробилок нарушает патриархальную тишину родины Сельмы Лагерлёф. «Вермланд — это страна чудес, сказок и романтики, — прочел я в одной шведской книге. — Но он имеет и свою прозаическую сторону. Небогатые рудники баронов прежних времен выросли в огромные предприятия, продукция которых известна во всем мире».
День и ночь работают заводы Бофорса, вырабатывая сталь, снаряды, пушки, танковую броню, взрывчатые вещества. Швеции не нужно так много оружия, но его охотно покупают другие капиталистические страны.
Это уже не сказки и не романтика, а проза Вермланда.
Швеция делится на двадцать четыре губернии, или лена. Вермланд- один из них. Есть еще в Швеции «ландшафты»-прежние исторические провинции, границы которых не всегда совпадают с границами губерний — ленов. Например, в провинции Сконе два лена, а в Смоланде — даже три.
Швед скажет: «Этот город в Смоланде», «Я проведу отпуск в Сконе», — и не упомянет названий ленов. Мы ведь тоже говорим: «Я родился на Урале», «Поедем на каникулы в Поволжье».
По поводу соседнего с Вермландом лена Скараборг, занимающего широкий перешеек между Венерном и Веттерном, острят, что он состоит из полей овса и жидко-голубого неба над ними. Лен Эребру, который мы пересекаем затем по дороге от озера Веттерн к Стокгольму, по-моему, почти не отличается от Скараборга: то же бледно-голубое небо и желтеющие поля, среди которых разбросаны темно-красные деревянные хутора и старинные каменные дома помещичьих усадеб Город Эребру, центр лена, мог бы изобразить на своем гербе башмак: он издавна славится производством обуви. Здешние сапожники обували королей и королев.
Посреди города высится древний замок, и я обязательно рассказал бы о нем, если бы впереди, по дороге к шведской столице, не было еще более знаменитого замка.
Тени замка Грипсхольм
Грипсхольм занял небольшой островок на озере Меларен. Стены замка были заложены еще в XIV столетии. Василий Андреевич Жуковский, путешествовавший по Швеции в начале прошлого века, при виде Грипсхольма воскликнул:
«Наконец-то! Наконец-то я своими глазами вижу один из тех шведских замков, о которых так много было рассказано моему воображению. Да, по своей наружности он достоин той славы, коей пользуется. В таком могут гнездиться привидения!»
Жуковский приехал к Грипсхольму вечером, во время страшной грозы. Наверное, поэтому он сразу вспомнил о привидениях. А во время ужина… Но предоставим слово самому поэту:
«За ужином сказали мне, что из всех комнат замка та именно, которая была отведена мне для ночлега, особенно предпочитаема привидениями… Это заставило меня задуматься. И то, что нас окружало, получило в глазах моих какую-то сверхъестественную таинственность. И вдруг что же вижу? Бледная фигура с оловянными глазами, которые тускло светились сквозь очки, надвинутые на длинный нос, смотрит на меня пристально. Я невольно вздрогнул. Фигура тронулась, прошла мимо так тихо и медленно, что, казалось, не шла, а веяла, и вдруг пропала. Кто была эта гостья — не знаю…»
Ах, как мне хотелось испытать в Грипсхольме нечто похожее! Но, словно назло, выдался яркий солнечный день, никак не подходящий для привидений. Кроме того, в замке было столько туристов и они так шумели, что несчастные привидения, наверное, в испуге забились по самым укромным уголкам.
А вообще-то говоря, события, которые происходили когда-то в Грипсхольме, дают повод для мрачных легенд.
В этом замке часто устраивал пиры король Густав Васа. Он пировал вместе с сыновьями в большой палате, сохранившейся до наших дней.
Когда король умер, его трон унаследовал старший сын, жестокий и мстительный Эрик. После непродолжительных раздумий он на всякий случай упрятал своего младшего брата Юхана в одну из комнат замка.
Однако судьба переменчива. Дворяне, недовольные крутым нравом короля, сместили его. На трон сел Юхан. Новый король тотчас заточил своего царственного брата, но не в ту комнату, где сам провел в неволе четыре года, а в мрачное подземелье Грипсхольма. Там-то при весьма загадочных обстоятельствах Эрик и был однажды найден мертвым…
Но сначала о замке.
Сейчас его окружает вполне современный пейзаж: среди полей овса и ячменя — дома фермеров, загородные виллы с гаражами, дорожные указатели, павильоны с бензиновыми колонками.
Но едва входишь в ворота, как начинается средневековье. Узкая боковая дверь под сводами ворот ведет в сырую темницу, где заключенных обрекали на голодную смерть.
Во дворе две огромные пушки. Это работа знаменитого русского мастера XVI века Андрея Чохова, который отлил Царь-пушку. Шведы прозвали орудия «русскими волками».
Все стены внутри замка увешаны портретами. Их свыше трех тысяч. Шведы говорят; что это самая большая коллекция портретов в мире. Тут изображен и Густав Васа, длиннобородый, с темным, как на старых иконах, лицом, в позолоченной одежде. Вон Карл XII в детские годы: этакий ангелочек в голубеньком костюмчике, только крыльев и не хватает. Кто бы мог подумать, что он превратится в одного из самых воинственных королей Швеции!.. А в одном из простенков — изменник Мазепа, перебежавший к Карлу XII незадолго до Полтавской битвы.
Не счесть портретов царственных особ, среди которых представлены и русские цари, нет числа баронам, графам, баронессам, собравшимся под своды Грипсхольма. И какие властные, надменные, высокомерные лица! Однако какой-то смелый художник зло подшутил над придворной знатью: к туловищам
