отстроенный город на Волге успел отпраздновать четверть века великой победы на великой реке.
Сколько бурь, потрясений, бедствий обошли стороной Швецию!
На кладбище возле украшенной шпилем с золотым петухом церкви Ретвика, где могилы поднимаются над подстриженными газонами и посыпанными желтым песком дорожками, вечным сном спят поселяне. Они умирали своей смертью на своей постели, сельский пастор отпускал им грехи. Если кого смерть и заставала вне дома, так разве лишь лесоруба, не успевшего отскочить от падающего дерева, или рыбака, лодку которого опрокинула буря.
Объехав не раз и не два многие шведские города, я видел красивые дома и густые парки, сверкающие белизной и оборудованные удобными электрическими приборами кухни, прекрасные школы, чисто одетых улыбающихся людей. Я видел хорошие товары, ел вкусные обеды. Но у меня не было зависти.
Темные бревна строений у церкви Ретвика снова вернули меня к старым мыслям. Мир! Уже полтора века шведские жены и дети не знают скорби об отце, сыне и брате, сложившем голову в бою. За полтора века — ни одного разрушенного войной дома, ни одного гектара вытоптанного врагом поля, ни одного сожженного или взорванного завода. Все цело, все в сохранности.
Много ли стран, много ли народов земного шара имели такие возможности для развития?
Если бы последняя война не отняла у нас многое из созданного до нее, если бы вместо того, чтобы восстанавливать все сожженное, разрушенное, взорванное на пространстве, куда большем, чем занимает Швеция, мы могли продолжать мирную стройку, — как далеко ушли бы мы уже в сороковые и пятидесятые годы по своей верной дороге к изобилию, к расцвету, к счастью!
Сон Нильса
На берегу Сильяна родился, жил и работал великий шведский художник Андерс Цорн. В прибрежном селении Мора — его дом и музей, его могила и памятник художнику.
Цорн много ездил. Он встречался с Репиным, Коровиным, Серовым, бывал в Москве и Петербурге. Он писал Босфор, парижских девушек, испанские деревни, Гамбургский порт.
Он писал также портреты титулованных особ и богачей. В Петербурге ему заказал свой портрет Савва Мамонтов, крупный промышленник, знаток музыки, покровитель музыкантов, художников, артистов. Цорн написал портрет мецената всего тремя красками, черной, желтой и белой, причем работал он быстро, резкими мазками и как будто небрежно.
Несколько обескураженный Мамонтов не нашел ничего лучшего, как, глядя на свой портрет, спросить:
— Но почему же на моем пиджаке нет пуговиц?
— Я художник, а не портной, — ответил швед.
Цорн написал много картин. Особенно любовно изображал он сцены народной жизни своей Даларны — пляски крестьян в летнюю праздничную ночь, работу кузнецов, печение хлеба в родной Море. В музее собрана чудесная коллекция портретов — деревенский точильщик, старый часовщик, пастух с дудкой. Там же висит портрет суровой крестьянки, повязанной платком, как повязываются у нас в северных поморских деревнях. Это мать художника.
За Сильяном дорога пошла по малотронутым топором борам — беломошникам: мягкий ковер мхов и хвои, похрустывающий валежник. Сколько тут на полянках разных грибов! Шведы до последних лет вовсе не собирали их, не умели ни жарить, ни солить и совсем не отличали поганку от груздя или мухомор от подосиновика. Когда появились грибники-любители, то было немало случаев отравлений, и первое время пришлось ставить на дорожных перекрестках знатоков, которые, заглядывая в корзинки, выбрасывали оттуда всяческую несъедобную дрянь…
После долгого подъема в гору я оказался возле бревенчатой туристской хижины на перевале, открытом ветрам.
Высокий шест «майского дерева», увитый засохшей листвой, стоял возле хижины. Скрещенные стрелы — старинный герб Даларны — украшали его. Вверху трепетал выцветший синий с желтым крестом шведский государственный флаг.
Скандинавы издревле празднуют середину лета. В деревнях да и в городах расстилают по полу пахучие ветви елей и можжевельника. Шест «майского дерева» украшают зеленью, венками, цветными лентами. Парни и девушки танцуют вокруг него всю ночь летнего солнцестояния и, взявшись за руки, идут потом на холм встречать первый луч. Девушки украдкой прячут цветы из венков, сплетенных в эту самую короткую из летних ночей. Они верят, что если эти цветы положить под подушку, то можно увидеть во сне жениха.
С верхушки «майского дерева», которым я любовался, жестяной петушок-флюгер показывал на север.
Необозримые дали раздвинулись там. Зеленый лесной океан шумел внизу, и серебряные озера терялись в нем. За туманной чертой горизонта угадывался север страны, ее главная лесосека и кладовая железных руд.
За этой чертой лежит больше половины страны. Там Норланд, шведская Сибирь. Не всякий житель Сконе согласится поехать на работу в норландский город Кируну, за Полярный круг. Южанам мерещатся там морозы, с трудом переносимые человеком.
А вот Нильс Хольгерсон прямо-таки рвался в Заполярье. Еще бы, туда ведь улетела его гусиная стая, и мальчуган вместе с выпущенным им из клетки Скансена орлом Горго должен был во что бы то ни стало разыскать ее.
По дороге на север Нильс заснул, утомленный однообразием лесов и болот, над которыми летел орел. Мальчику приснился удивительный сон. Будто он где-то на юге — может быть, в родной Сконе — шагает посреди самой странной толпы, какую только можно себе представить. Рядом с ним шли не люди, нет, — возле него шагали ржаные колосья на длинных соломинках, синие васильки, яблони, кряхтевшие под тяжестью плодов. Липы, дубы и буки гордо выступали посредине дороги, возвышаясь над робкими кустарниками. В зелени жужжали насекомые, в речках, которые текли вдоль дороги, плыли рыбы, на ветвях путешествующих деревьев пели птицы.
Приглядевшись, Нильс заметил и людей, совсем затерявшихся среди растений и животных.
Но кто же вел эту странную толпу?
Вело ее само Солнце.
— Вперед! — призывало оно. — Вперед!
Ржаные колосья, у которых Нильс спросил, куда это — «вперед», — сказали ему, что Солнце ведет всю армию на крайний север страны, в Лапландию, чтобы вступить там в борьбу с чародеем Окаменителем, нагоняющим на всех ледяное оцепенение.
Да, армия шла такая, что перед ней не устоять никакому Окаменителю!
Но что это? Нильс заметил: некоторые из его спутников пошли медленнее, неувереннее. Он присмотрелся: вот так раз — многих уже нет!
Первыми отстали ветвистые зеленые буки и каштаны. Когда шествие подошло к реке Даль-Эльвен, остановился могучий дуб.
— Он боится великого Окаменителя! — воскликнула светлоствольная березка, шагавшая рядом с Нильсом.
